Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Поэтому я не стал форсировать события, продолжал играть как ни в чем не бывало, уверенный, что поднимающаяся во мне волна сметет соперника своей логической силой.

Так и случилось в семнадцатой партии. В ней ничто не предвещало ярких событий. Защита Нимцовича. Я пожертвовал – и мое положение стало получше; но промедлил – и получше стало у Корчного. Я видел, как он воодушевлялся, наращивая преимущество, обкладывая мою позицию, нанося все более тяжелые удары, но – повторяю – во мне была такая уверенность, что мне были почти безразличны и его настрой, и его действия. В таком состоянии невозможно проиграть, потому что тебе открыта сама суть игры, и ты делаешь безошибочные ходы не потому, что все точно посчитал, а потому, что не можешь иначе.

И вот – опять у Корчного сильнейший цейтнот, я чувствую: пора, – бросаю ему на съедение свои пешки, и маленьким мобильным отрядом: два коня с ладьей, поддержанные самим королем, – устремляюсь прямо на короля соперника. Прием древний как мир: в нужный момент в нужном месте нанести удар всеми наличными силами. Он и опомниться не успел, как я ему влепил красивейший мат двумя конями: один конь короля заблокировал, второй – нанес удар. Сколько шахматистов мечтают хоть раз в жизни реализовать нечто подобное на доске! Но чтобы такое в матче на первенство мира…

Вот теперь он сломается, решил я, почему-то забыв, что и в предыдущем матче с Корчным я тоже вел поначалу 3:0, и тоже считал, что матч выигран, а какой тяжкий путь, как выяснилось после этого, мне еще предстояло пройти.

Как описать вторую половину матча? какими словами? Если бы в это время, когда я красиво выиграл, когда я был на подъеме и ощущал, как сила и уверенность с каждым днем все прибывают во мне, – если бы кто-то сказал, что матч продлится еще пятнадцать партий и я растеряю все, что имею: и инициативу, и игру, и даже счет сравняется, и я буду стоять в одном шаге от проигрыша матча… – разве бы я мог поверить во все это? Разве я мог представить, что все это мне придется пережить, причем не единовременно, а растянутое на много ужасных дней?.. Это достойно отдельной книги, глубокого и поучительного психологического исследования. Но я этот урок усвоил плохо. Через шесть лет, играя первый матч с Каспаровым, я допустил те же ошибки, за которые и расплачиваюсь по сей день. Что это – судьба? Плата за консерватизм, диктующий веру в естественность и логику событий? Точного ответа я не знаю до сих пор, из чего следует, во-первых, что во мне еще достаточно сил, чтобы поднимать перчатку, которую снова и снова бросает мне судьба, чтобы снова и снова доказывать верность себе, своей натуре, какой бы – хорошей или плохой – она ни была; и во-вторых, это значит, что мне еще не раз придется доказывать свою способность держать удар. Ну что ж – я готов. И лишь об одном мечтаю: чтобы это испытание было мне интересно как можно дольше. Чтобы тот день, когда я, проснувшись, вдруг решу: да ну их на фиг! надоело все; буду жить, как другие, как все, – чтобы это утро пришло ко мне как можно позже.

Второй половине матча предшествовал перерыв. Корчной сорвался с тормозов, и, раздавая налево и направо интервью, одно скандальнее другого, умчался из Багио в Манилу, и уже там винил меня и организаторов матча во всех смертных грехах и грозился, что матч прервет. Разумеется, я в это не верил. Призовой фонд был достаточно велик, и, чтобы его получить даже в случае проигрыша, Корчной обязан был матч доиграть. Или сдать. Второе было исключено: Корчной – боец. Этого у него не отнимешь.

Мне оставалось одно – ждать.

Над Багио гуляли тайфуны. Скучища страшная. Каждый день неотделим от предыдущего. Я понимал Корчного: он увидел, что я поймал свою игру, и хотел пересидеть эту полосу, заодно сбив меня с ритма и темпа. Я настраивался на философский лад, насколько это возможно, когда ощущаешь, как лучшие твои дни уходят бесплодно, но досада грызла, понемногу делала свое черное дело.

Дипломатические контакты (точнее – игры; даже – торги) с секундантами соперника не прерывались ни на день и закончились забавным обменом: профессора Зухаря на зеркальные очки Корчного. Две болезненные занозы были вырваны из тела матча. Кажется, что еще надо? Только играй…

Но появился Корчной – и с ним двое боевиков из секты «Ананда Марга»: Стивен Двайер и Виктория Шепард.

Я не люблю чертовщины; тем более – сваливать свои неудачи на чертовщину мне кажется просто пошлым. Но столько было разговоров вокруг этих двух террористов, столько раз мои последующие неудачи увязывали с их парапсихологическим воздействием, что я – как мне кажется – просто не имею права обойти эту проблему молчанием.

Если судить непредвзято, последующие две-три недели я был в отличной форме. Я чувствовал в себе силу. Я хорошо видел шахматную доску. Я отлично считал варианты и угадывал замыслы соперника. Я ставил партии уверенно и прочно, и вел их к неотвратимой развязке. Но в самый последний момент со мною происходило нечто необъяснимое – я выпускал игру. В ситуации, когда нужно остановиться, – я продолжал идти вперед; когда нужно было собрать себя в кулак для решающего удара, – я делал спокойные, «полезные ходы»; а то вдруг на меня нападала слепота, и я проходил мимо таких ходов, которые разглядел бы любой перворазрядник. И что самое обидное – все эти чудеса я начинал творить в критические для партии минуты…

И все же, полагаю, главным виновником такой игры был не кто-то со стороны, а я сам. Думаю, все куда проще. Просто я перегорел в ожидании продолжения матча. Просто я уверовал; при таком перевесе и такой отличной форме для быстрого завершения матча достаточно технического исполнения. В который уже раз я прежде времени пережил будущую победу – и мне стало нечем ее наполнить.

Что же до Двайера и Шепард, то их присутствие было куда важней для Корчного, чем для меня. Я-то полагал, что человек со столь критическим умом, как у Корчного, не может принимать все эти оккультные штучки всерьез. «Эта парочка для него – вроде булавки, думал я; он держит их, чтобы покалывать меня, раздражать, отвлекать от игры; я не буду реагировать на них – и это уязвит Корчного почище любой иной моей реакции».

Но несколько лет спустя я выяснил, что все было не так просто. Оказывается, воздействием на меня функции этих умельцев далеко не исчерпывались. В их обязанности входила и психологическая обработка Корчного. Вот короткий рассказ свидетеля, известного швейцарского адвоката Албана Брод-бека, который в следующем матче был руководителем делегации Корчного.

«Я долгое время не мог понять, зачем цивилизованному человеку общаться с шаманами-проходимцами. Я не раз спрашивал об этом Корчного, но он старался избегать прямых ответов, уклонялся, говорил общими словами, мол, они ему помогают обрести уверенность и силу. Но однажды я зашел в его апартаменты, не ожидая встретить там посторонних, и увидал зрелище, которое меня поразило. Корчной, одетый в восточные одежды, исполнял ритуальный танец. В одной руке у него был нож, в другой апельсин, который, как мне объяснили участники этого действа, олицетворял голову Карпова. И вот Корчной после каких-то па и заклинаний должен был ножом пронзить этот апельсин… Я был поражен и высказал Корчному все, что думаю по этому поводу. Но Шепард, которая руководила ритуалом, сказала, что Корчной самоутверждается таким образом, аккумулирует в себе пространственную энергию…»