Анатолий Карпов - Сестра моя Каисса

Шахматы обязаны Фишеру тем, что он возродил к ним интерес во всем мире. Они были популярны в Советском Союзе и еще в нескольких странах, но всемирной популярности у них не было, поскольку в них отсутствовала спортивность. Миру было практически безразлично, кто получит шахматную корону – Спасский или Петросян, кто победит в турнире претендентов – Таль или Керес, Бронштейн или Корчной. А когда началось триумфальное шествие Фишера к шахматной вершине, возник спортивно-политический ажиотаж – кто возьмет верх: одиночка Фишер или сплоченная фаланга сильнейших советских гроссмейстеров. Любимый сюжет человека из толпы: один против всех! Это настолько подогрело интерес, что на какое-то время шахматы стали в мире спортом номер один.

Шахматисты безмерно обязаны Фишеру и тем, что с его руки многократно возрос их материальный и общественный статус. В дофишеровскую пору лучшие профессиональные шахматисты на Западе едва сводили концы с концами; у наших дела были получше, поскольку они всегда пользовались поддержкой государства. Но что это были за деньги! Например, в семьдесят первом году призовой фонд четвертьфинального матча претендентов Геллер – Корчной составлял аж 150 рублей: 90 – победителю, 60 – побежденному. Но уже через три года за выигрыш такого же четвертьфинального матча у Полугаевского я получил 1200 рублей. По нынешним временам совершенно смехотворная сумма, но она была уже на порядок выше, чем в предыдущем цикле. За выигрыш полуфинального матча у Спасского я получил 1500 рублей. А за выигрыш финального матча у Корчного я получил 1800 рублей… (Напоминаю: за этими матчами следил весь спортивный мир, их освещали сотни журналистов, они прокладывали фарватер шахматной истории.) По какому принципу рос приз – я не могу понять до сих пор, потому что процентное соотношение совершенно разное. Тем не менее, и это было уже достижением. А когда для турнира всех звезд в Москве был заявлен приз победителю в две тысячи рублей, организаторы считали, что чуть ли не озолотили участников. Это и впрямь было событием для советских шахмат: Совет Министров страны принимал специальное решение и необычайно раскошелился, чтобы показать всему миру, что и мы не лыком шиты. Для сравнения должен отметить, что Роберт Бирн, проиграв четвертьфинальный матч Спасскому (но это было в Америке), получил приз больший, чем я за все три своих победных матча.

Как я уже говорил, первая личная встреча с Фишером (если не считать давешнего мимолетного знакомства) произошла в Японии. Ее организовал Кампоманес, который не просто мечтал о нашем матче, но и сделал все от него зависящее, чтобы этот матч состоялся. Он понимал, что это единственная возможность удержать Фишера в шахматах, и чувствовал на себе историческую ответственность за продление шахматной судьбы этого великого игрока. Представляю, как велико было разочарование Кампоманеса, когда он наконец убедился, что все его бесконечные усилия, терпение и красноречие оказались тщетны.

Но в Токио до этого было еще далеко. В Токио мы с Фишером познакомились по-настоящему. Мы приглядывались друг к другу и пытались друг друга понять. Я с первой минуты почувствовал очень уважительное его отношение ко мне и отвечал ему тем же. Мне это было нетрудно – мое уважение к нему всегда было велико. Я рад, что наши встречи были, рад, что мы сблизились настолько, что между нами не осталось непонимания, рад, что уважение укрепилось симпатией; а то, что до матча мы так и не дошли… ну что ж, значит, не судьба.

Предмета для разговора нам не нужно было искать, он был единственным: матч между нами должен быть сыгран. Этого хотел я, этого хотел Фишер, и, хотя наши взгляды на регламент матча поначалу были очень далеки, мы оба не сомневались, что в конце концов найдем разумный компромисс и обо всем договоримся.

Упрямство Фишера известно. Сколько от него натерпелся Спасский! Сколько твердости пришлось в свое время проявить и мне, чтобы настоять на разумном решении нашего конфликта! Но теперь я был настроен оптимистично. Между нами не было посредников – и в этом я видел залог успеха.

Вести с ним переговоры было очень непросто. Если Фишер что-то вбивал себе в голову, он стоял на своем и, как мне казалось, даже не пытался вникнуть в резоны оппонента. Его позицию можно изложить в нескольких словах: он хотел играть безлимитный матч до десяти побед.

Услышав это, я понял, какой огромный путь в переговорах мне предстоит пройти, набрался терпения и стал методично втолковывать ему, что этот грандиозный замысел практически почти невозможно осуществить. Ведь если даже один из соперников начнет выигрывать все партии подряд, и каждую неделю будет играться три партии, и то матч продлится месяц. А если, скажем, он будет выигрывать даже одну партию из трех – это уже три месяца. Но ведь мы оба очень редко проигрываем, значит – и это нереально. Но даже и три месяца… Тогда я и представить не мог, как это возможно играть три месяца подряд. Фишер не представлял тоже, но стоял на своем. Тогда я предложил: давайте играть с фиксированным перерывом; скажем, после трех месяцев. Он упорствовал: никаких перерывов. Очевидно, боялся, что во время перерыва все советские гроссмейстеры будут работать на меня.

Но как бы ни были тяжелы первые шаги, мы оба были полны энтузиазма, оба стремились к этому матчу; хотя и потихоньку, но дело двигалось. Во всяком случае, после первой встречи моя уверенность сохранилась, хотя в душе уже поселилось сомнение; а на третьей встрече я с первого же взгляда понял, что Фишер перегорел, может быть, устал от мыслей об этом матче и ведет переговоры со мной скорее по инерции, чем из желания реализовать свой замысел.

После переговоров мы отправились погулять по Токио. Я опасался, что к нам начнут приставать любопытные и собиратели автографов, но, к моему величайшему изумлению, к нам не подошел ни один человек. Два самых знаменитых шахматиста современности, портреты которых почти не сходили с первых полос газет и журналов, шли вместе по улице – и хоть бы кто обратил внимание. Потом я понял, что такое возможно только в единственном месте на земле – в Токио.

Впрочем, один снимок – единственный в истории шахмат, на котором мы запечатлены вместе с Фишером, – все же был сделан. Председатель японской шахматной федерации Мацумото, подольстившись к Фишеру (тот не любит журналистские объективы даже больше, чем перья), сделал один снимок, как он объяснил, для семейного альбома. Увы, через несколько дней снимок был продан Франс-пресс и распространен этим агентством по всему миру.

Почему «увы»?

Дело в том, что мы договорились на первых порах держать свой замысел в секрете. Я, правда, знал, что долго это продолжаться не могло – в соответствии с нашими порядками тех лет я должен буду поставить «кого следует» в известность, чтобы получить благословение и на переговоры, и на сам матч. Но спортивные чиновники – на них я мог выйти сразу, – сами таких вопросов не решали; тут нужны были лидеры партийного аппарата; но ни на одного из них мне сразу выйти не удалось. Я продолжал искать ходы к ним, думал, как быть – и вдруг это фото. И сразу скандал. Мол, Карпов вошел в сговор с Фишером и за баснословную сумму уже продал звание чемпиона мира, и теперь дело за малым: проиграть проданный матч.