Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Что тут скажешь? Возможно, «домик для проезжающих чиновников», который показывал Дорошевичу Бестужев в 1897 году, просуществовал недолго, будучи чем-то эфемерным, чисто «потемкинским» сооружением, развалившимся вскоре, как и многие другие бестужевские «предприятия». А вот что касается мер, предпринятых в конце концов начальством по отношению к буйному смотрителю, то тут Дорошевич ничего не утаил и еще в очерке «Свободные люди острова Сахалина» поведал, что «Бестужев был смещен и отдан под суд» [684] .

Вероятно, публикация остро-обличительного очерка «Крепостное право в XX столетии» и «опровержение» военного губернатора Сахалина Ляпунова стали причиной возникшего в марте 1901 года в верхах вопроса: а кто пустил на остров этого журналиста? В Главном тюремном ведомстве была подготовлена излагающая историю вопроса «справка», суть которой сводится к изложению уже известных нам документов, начиная с «упреждающего» письма одесского градоначальника Зеленого и просьбы самого Дорошевича разрешить осмотр каторги. Готовивший документ чиновник сделал упор на то, что бывший начальник управления «А. П. Саломон сообщал, что им подтверждается военному губернатору о. Сахалина о безусловном запрещении допускать в места заключения посторонних лиц и в частности г. Дорошевича». Но здесь же, несомненно из желания обезопасить себя, дано и примечание: «Было ли об этом сообщено губернатору о. Сахалина — из дел Главного тюремного управления не видно» [685] . О том, что разрешение Дорошевичу дал приамурский генерал-губернатор Духовской, к тому времени член Государственного Совета, в «справке» даже не упоминается.

Главное тюремное управление не осталось равнодушным и к выходу книги Дорошевича «Сахалин». В его недрах был подготовлен проект специальной рецензии для журнала «Тюремный вестник». По сути это вполне оптимистический отчет о состоянии дел на Сахалине, призванный дать отпор изображению «главным образом мрачных и отрицательных сторон сахалинской каторги и ссылки» в книге Дорошевича. Любопытно, что, перечисляя в самом начале посвященные Сахалину работы юрисконсульта министерства юстиции Д. А. Дриля, А. П. Чехова, народовольца И. П. Миролюбова, французского автора Поля Лаббе, автор «проекта» подчеркивает, что «все перечисленные сочинения <���…> по фактическому содержанию своему более или менее сходны, различаясь лишь по тону, направлению и форме». Совершенно очевидно, что, несмотря на «различия», книга Дорошевича выбивается из этого ряда и потому, по мнению того же автора «проекта», требует определенной реакции. Надо сказать, что анонимный автор избрал характерный бюрократический метод полемики: нигде не опровергая конкретные критические утверждения и примеры из книги «Сахалин», он главным образом занят оправданием Сахалина как «места отбывания высшего уголовного наказания» при всей неудовлетворительности «во многих отношениях» его «современного состояния». Естественно, приводятся многочисленные примеры заботы высшей власти и в частности особой комиссии под председательством сенатора Шмемана, поставившей «целый ряд вопросов», связанных с улучшением быта каторги. Соглашаясь с тем, что «наиболее тяжелое впечатление на читателя производят, без сомнения, те места книги г. Дорошевича, в которых он описывает наказания, коим подвергаются на острове преступники, и положение женщин и детей», ведомственный рецензент утверждает, что эти наблюдения «не соответствуют действительности». И тут же говорит о приостановке приговоров о телесных наказаниях ссыльных, а также о том, что в Государственный Совет должен быть представлен разработанный в Министерстве юстиции «законопроект об отмене тяжких телесных наказаний (плети и лозы), прикования к тележке и бритья половины головы».

Закономерен вопрос: а не сахалинские ли очерки Дорошевича в известной степени подтолкнули власти к приостановке исполнения ужасных приговоров и разработке этого законопроекта? И не под их ли воздействием губернатор Сахалина Ляпунов при вступлении в должность отменил, как сообщает тот же рецензент, «систему раздачи женщин в сожительство»? И, наконец, почему и другие перечисляемые в «проекте рецензии» меры по «благоустройству острова Сахалина» нельзя посчитать за определенную реакцию властей на критические картины сахалинской жизни, воспроизведенные в очерках Дорошевича? В конце концов, ни на книгу Чехова, ни на другие посвященные острову публикации с их стороны не было столь болезненной реакции.

И все-таки кто-то в высшем руководстве Главного тюремного управления посчитал, что несмотря на всю бюрократическую умелость «проекта рецензии», публикация ее в «Тюремном вестнике» не сослужит доброй службы властям. Может быть, текст показался неубедительным, а, может быть, не захотелось втягиваться в явно не сулившую лавров полемику. В общем, некий благоразумный бюрократ, возможно, новый начальник управления, начертал на «проекте» следующую резолюцию: «Прошу переговорить. Выражаю сомнение в необходимости и своевременности этой статьи. Не лучше ли „замолчать“ лубочную книгу г. Дорошевича?» [686]

Но замолчать не получилось. Уже в период публикации в «Одесском листке» сахалинские очерки Дорошевича стали предметом широкого общественного внимания не только в России. Их переводы печатали немецкие, американские, польские, еврейские газеты. Отмечая внимание прессы еще к заметкам «На Сахалин», редакция «Одесского листка» писала: «Мы очень рады, что письма нашего талантливого сотрудника обращают на себя внимание не только русских, но и польских газет. Так, например, лучшая еженедельная варшавская газета „Prawda“ начала печатание в переводе писем В. М. Дорошевича, причем первое из них сопроводила очень лестным для него заявлением. Отдавая должное таланту нашего сотрудника, „Prawda“ констатирует, что В. М. Дорошевич обладает необыкновенной способностью схватывать и передавать в живых картинах все, что он видит» [687] . Дорошевич был особенно популярен в Польше, поэтому не случайно «Сахалин» в переводе известного общественного деятеля Зенона Петкевича печатался в варшавской газете «Prawda» в 1897–1898 годах. На польском языке было выпущено самое первое, небольшое по объему отдельное издание «Сахалина», включавшее заметки «На Сахалин», ряд очерков, посвященных быту каторги и запечатлевших портреты преступников. Вскоре появились отдельные издания переводов «Сахалина» на немецком, французском языках, на иврите и идиш [688] . Публикацию нескольких очерков под общим заголовком «Сахалин — русская каторга» осуществила газета «Нью-Йорк Таймс» [689] . В начале 1910-х годов вышел перевод на эстонском языке [690] .