Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

В статье «Последнее испытание» газета обратилась к гражданам с призывом к политической активности — «образовать всероссийскую, всенародную лигу спасения России <���…> Если русский народ не сумеет отстоять своих верховных прав перед кучкой насильников, то тем самым он перед всем миром докажет, что быть свободным и самоуправляющимся народом, хозяином своей земли он еще неспособен». Вышедший 26 ноября 259-й номер газеты стал последним в ее истории. 27 ноября 1917 года постановлением президиума Московского Совета рабочих и солдатских депутатов «Русское слово» было закрыто. Исполнилась мечта Ленина — вместе с банками и фабриками захватить «Русское слово» и использовать его «читательскую базу и силу» для агитации «перед всей Россией» [1328] . Он лично следил (докладывали по телефону) за ночным вторжением в сытинскую типографию вооруженной группы под командованием А. Я. Аросева. И только после завершения «операции» был издан декрет о временном, до «наступления нормальных условий общественной жизни», закрытии «буржуазных газет».

Большевики еще не были уверены в полноте своей победы, да и стыдно было вот так прямо затыкать рот, открыто нарушать тот самый принцип свободы слова, зажим которой они постоянно ставили в вину царской власти. Потому и появилось в декрете это неуверенное слово «временное». И обещание: «Как только новый порядок упрочится — всякие административные воздействия на печать будут прекращены, для нее будет установлена полная свобода в пределах ответственности перед судом, согласно самому широкому и прогрессивному в этом отношении закону» [1329] . Закрытие старых газет не отменяло возможности подачи заявления на открытие новых изданий. И часть сотрудников «Русского слова» решила использовать эту лазейку. С первого января 1918 года стала выходить газета «Новое слово». По сути был использован опыт большевистской прессы, когда закрытая «Правда» выходила под названиями «Путь правды», «За правду», «Правда труда» и др. Редактором-издателем «Нового слова» был Н. А. Астапов, среди сотрудников значились А. Кугель, Б. Сыромятников, Н. Тэффи, И. Жилкин, П. Ашевский, С. Варшавский, М. Лембич, Ю. Ключников. Передовая статья первого номера, озаглавленная «Без маски» и обвинявшая большевиков в двуличии («обещали Учредительное собрание, а затем объявили его контрреволюционным»), свидетельствовала, что газета намерена разговаривать с читателем без обиняков. Фельетон Тэффи «Ее житие» обнажил суть раскалывавшей нацию, общество большевистской идеологии и практики, согласно которым интеллигенция объявлялась «врагом народа»: «Слово „буржуазия“ в народе в настоящее время представляет особое понятие, вполне прочное и определенное.

— Попила кровушки.

Теперь поставленное рядом с этим словом „интеллигенция“ мало-помалу опытной рукой подвигается все ближе и ближе и скоро займет его место.

Уже в одном из последних номеров „Правды“ пишется прямо, что „образованные и аристократы духа всегда почивают на денежном мешке и проявляют черты необузданного и развратного клеветничества, ругани, лжи и обмана“ <���…> Итак, на лобное место выводят русскую интеллигенцию. Выводят со связанными руками для оплевания и бичевания».

Ту самую интеллигенцию, которая так жертвовала собой ради народа. Но русский народ «не любил своих пророков <���…> осмеивал и предавал» всех этих «былых нигилистов, длинноволосых студентов, стриженых курсисток, „ходивших в народ“ для подвига и жертвы». А когда «свершилась великая русская революция» и носили в кресле бабушку русской революции Брешко-Брешковскую, чествовали Веру Фигнер, «народ спрашивал про первую: „Чья она, собственно, родственница?“ и про вторую: „Это та, которая поет?“ Это было в феврале. А потом настали „тревожные дни, когда из-под красного знамени вместо гневного и прекрасного лика Девы революции в первый раз выглянуло Нечистое Рыло“. Поначалу „никто ему не поверил“. Тогда „привезли Кропоткина, мечту и легенду русской революционной молодежи. Привели, как старого Вия, подняли веки:

— Смотри, вот то, за что ты так страдал в изгнании.

— Товарищи! Это Кропоткин, тот самый, который… Верите вы ему?“

В ответ послышалось какое-то мычание.

Вот и пришли.

Кончен путь долгий и скорбный.

И круг замкнут.

„Блажени есте егда поносят вам и ижденут и рекут всяк глагол, на вы лжуще мене ради…“

Русская интеллигенция! Святая и блаженная!

С ней так легко будет покончить.

Сложит руки покорно и привычно.

— Приказано! — скажет солдат и будет целить в упор» [1330] .

Это было уже пророчеством. Тяжелым пессимизмом веет от строк другого фельетона Тэффи, озаглавленного «Надоело»: «Да, мы стали странные люди. Мы — преступники, которым обвинения не предъявили, а просто объявили их вне закона. Сидим тихо, стараемся на глаза не показываться. Может быть, и забудут, что нас можно убить. Мы уже не протестуем. Липкая уличная мгла тихо вползает в наши жилища» [1331] .

Но отсидеться не удалось. Газета все чаще выходила с цензурными купюрами. А 2 апреля редакция «Нового слова» получила извещение от наркома по делам печати, обвинявшее газету в одобрении «вмешательства Японии во внутренние дела Федеративной республики и оккупации ею Сибири». Распоряжением Комиссариата юстиции «Новое слово» было закрыто 16 апреля, а издатель отдан под суд революционного трибунала печати «за обращение за помощью к японской буржуазии против правительства рабочих и крестьян Российской республики с целью свержения Советской власти» [1332] . Дело «Нового слова» рассматривалось 23 мая. С обвинением выступил Н. В. Крыленко, защищал Н. А. Астапова С. И. Варшавский. На основании того, что состав преступления не был установлен, председатель суда заявил, что «Новое слово» может продолжать выходить — «об этом будет дано распоряжение» [1333] . Но никакого распоряжения не последовало. «Новое слово» прекратилось на сорок четвертом номере.

Предвидя ход событий, бывшие «русскословцы» уже с 13 апреля приступили к выпуску «Нашего слова». Редактором был указан Т. П. Васильев, издателем — А. Г. Горячев. В газете приняли участие С. Варшавский, А. Кугель, А. Яблоновский, А. Россов, Ал. Койранский, М. Бернацкий. Недолог был век и этой газеты, власть закрыла ее 27 июля. К этому времени вышли всего шестьдесят три номера. 15 августа состоялось «ликвидационное собрание» сотрудников «Нашего слова», которые были разделены на «оставленных» (еще сохранялась надежда на организацию нового издания, и потому «оставленные» должны были получать какие-то деньги и ждать указаний) и «ликвидируемых». 22 августа редакция направила письма «оставленным» сотрудникам, на следующий день — «ликвидируемым». «Оставленные» числились в штате до 1 января 1919 года. Дорошевича поначалу не было ни в одном из этих списков. Но списки уточнялись, «утрясались». В конце концов, его имя появилось в списке «оставленных» с указанием суммы полагавшегося содержания — 3000 рублей [1334] . Видимо, были учтены заслуги и бедственное положение бывшего шефа «Русского слова», хотя как сотрудник он никакого участия в «Нашем слове» не принимал. Но газета рассказала читателям, чем был занят в этот период «король фельетонистов». Это были отчеты и информационные сообщения о прочитанных им в Москве лекциях, посвященных журналистике времен Великой Французской революции.