Семен Букчин - Влас Дорошевич. Судьба фельетониста

Да, была несомненная тоска по уюту семейной жизни. О ней говорит страдающий от одиночества на Нижегородской ярмарке журналист своему другу Альбатросову (под этой фамилией Амфитеатров изобразил себя) в романе «Дрогнувшая ночь»: «Будь хоть семья, будь хоть знакомство семейное — и позавтракал бы по-домашнему, и отдохнул бы, как Бог послал. А тут — куда я? Прикажешь мне сидеть в номере, что ли? Да мне на его стены подлые фанерные глядеть тошно, я дни считаю, когда придет срок, что не увижу я больше воровской хари нашего коридорного, не буду слышать электрических звонков и сам давать их, когда из номера 666 превращусь в самохозяина и приличного буржуа…» [335]

Говоря об увлечениях Дорошевича «женщинами, которые по натуре и деятельности являются живым отрицанием семейности», Амфитеатров имеет в виду двух его жен-артисток — К. В. Кручинину и О. Н. Миткевич. Но встрече с ними предшествовал тот самый трагический брак, история которого своеобразно изложена в романе Амфитеатрова «Сумерки божков», хотя, как признается сам автор, он не только не помнил имени «госпожи Дорошевич», но «и вообще никогда сам в лицо ее не видал» [336] .

Зато с разнообразными подробностями рассказывает о первой избраннице отца Наталья Власьевна в уже известных нам воспоминаниях. История его женитьбы выглядит у нее следующим образом. В один из приездов на Нижегородскую ярмарку от «Московского листка» Дорошевич поселился «в уютной, заставленной диванами, креслами, пуфиками квартирке сдобной молодой вдовы-купчихи». Когда он простудился и заболел воспалением легких, «вдова самоотверженно за ним ухаживала». Выздоровевший Влас жаждал отблагодарить благодетельницу. И получил предложение жениться на ней. На речи журналиста о том, что он моложе ее на 15 лет, что беден и ему нечего делать в Нижнем Новгороде, а ей нет смысла покидать свой дом и перебираться в «московские меблирашки», вдова ответила «коротко и ясно:

— Женитесь и поезжайте, а я дворянкой буду».

Была свадьба с участием местных репортеров, Пастухов прислал денег на обратную дорогу, и «Дорошевич вернулся из Нижнего в Москву поздоровевшим, спокойным. В сущности, он отлично отдохнул на купеческих перинах, а совершившееся таинство брака его мало волновало».

Вскоре, продолжает рассказ Наталья Власьевна, он знакомится с танцовщицей кордебалета, дочерью заезжего балетмейстера испанкой Луизой. Они нанимают «маленькую общую квартиру в одном из уютных арбатских переулков». Там у молодой пары родился сын, которого назвали Мишей. Влас счастлив как отец, ему хорошо в атмосфере семейного уюта. В этот период он уже хорошо зарабатывал, что позволяло не только содержать семью, но и отсылать денежные переводы «законной жене» в Нижний. Луиза об этом браке ничего не знала и вопроса о своей свадьбе «пока что не поднимала». Так прошли два года. Неожиданно у Луизы «появился серьезный поклонник», «солидный немолодой человек», бельгиец, имевший в Москве ювелирную лавку, а у себя на родине «небольшую гранильную мастерскую». Луиза поставила Власу условие: официально оформить их отношения, иначе она уедет за границу. Дорошевич поехал в Нижний просить развода. Но купчиха предложила другое: она уходит в монастырь, в который Дорошевич вносит полагающийся заклад, а когда получит иноческое имя и от нее «отойдет все мирское», тогда он по закону будет свободен.

«И вот началась игра в кошки-мышки, которая длилась не один год. Мадам стала осматривать монастыри — сначала по Нижегородской губернии, потом по соседним, наконец, чуть не по всей России. Ритуал был предельно остроумен и прост. Влас Михайлович присылал денег на путешествие; в приятном обществе какой-нибудь бродячей странницы и дюжего монаха-исповедника — так как женщинам трудно разъезжать одним — мадам Дорошевич приезжала в монастырь. Там ее встречали любезно и ласково. Прожив две-три недели и насладившись карасями из местного пруда, грибами и солениями, ангельскими голосами хора и обсудив достоинства местных пейзажей, священных древностей, характера матушки-игуменьи, мадам телеграфировала кабальному своему супругу: „Остаюсь в монастыре Анны Каминской. Внеси тысячу текущий счет номер такой-то Волжско-Камского банка“.

Прожив еще недельку в гостеприимной обители, мадам убеждалась, что никогда не сойдется характером с матерью-игуменьей и перебиралась в следующий монастырь. Вклады обратно не выдавались. Годика эдак через два было обеспечено безбедное существование на весь остаток жизни, без всяких обязательств и обетов с ее стороны, в доброй дюжине монастырей. Мадам Дорошевич могла без конца перекочевывать и гостить сколько угодно времени в любом из них: всюду щедрую дарительницу встречали и провожали с честью, гостеприимно потчевали».

Луиза за это время успела сбежать в Бельгию со своим ювелиром и сыном Мишей. Влас тяжело переживал… Вот такую историю рассказывает Наталья Власьевна в своих воспоминаниях. И уже в который раз приходится говорить о том, что в ее полной истинно художественных подробностей повести правдивые детали смешаны с самым настоящим вымыслом. Но следует сразу заметить, что о романе с испанкой-танцовщицей Луизой и сыне Мише известно только из «Жизни Власа Дорошевича». А вот нарисованный там же образ авантюрной вдовы-купчихи из Нижнего Новгорода, разъезжающей по монастырям, никак не вяжется с образом той женщины, который возникает из других свидетельств. Амфитеатров рассказывает о ней как о несчастной алкоголичке, пропивавшей «не только всю свою получаемую от мужа пенсию, но и все свои вещи чуть не до последней рубахи» [337] . Подзуживаемая собутыльниками, она постоянно преследовала Дорошевича, вымогая у него деньги, приезжала с этой целью в Москву, а позже и в Петербург. 15 мая 1892 года Лазарев-Грузинский писал Чехову: «Дорошевич не дает своей жене денег; она беспрестанно пишет мне и Ежову, просит помощи, совета и т. д. Мы, что могли, делали. Но что же можно посоветовать? Как можно заставить Дорошевича давать ей денег? Нельзя. Живет она в каком-то подвале за Пресненской заставой у кузнеца; по всей вероятности, кузнец пускает ночлежников и обстановка вообще ужасная. Вчера она прислала мне рассказ из вертепного быта: просит прочесть или, если можно, пристроить и т. д. Кажется, можно будет, сокративши, взять для „Будильника“ и выпросить у Левинского „под него“ аванс в 5 рублей» [338] .

Оказывается, у «алкоголички» были и какие-то литературные способности. Это обстоятельство также ставит под сомнение «художественное описание» Натальи Власьевны: Влас не был настолько юношески беспечен, чтобы вот так запросто обвенчаться с глупой, ограниченной вдовой-купчихой, бывшей к тому же намного старше его. Наверное, что-то притягивавшее его в ставшей его первой женой женщине все-таки было, возможно, обнаружились какие-то общие интересы, ведь обладала же она каким-то литературным даром, раз Лазарев-Грузинский решил, что ее рассказ может быть приобретен «Будильником». Увы — никто из тогдашнего окружения Дорошевича не упоминает ее имени. Только Наталья Власьевна все в тех же своих «художественных» воспоминаниях однажды назвала ее Степанидой Васильевной. Но это вряд ли реальное имя, скорее всего, оно, такое очевидно мещанско-купеческое, является частью нарисованного дочерью фельетониста традиционного образа провинциальной купчихи, живущей среди пыльных горшков с геранью и душных перин. А вот страсть к спиртному и литературная способность — единственные из известных нам реальных черт первой жены Власа — заставляют думать о ее принадлежности не столько к купеческой, сколько к богемной среде. Подтверждение этого предположения имеется в мемуарах Амфитеатрова, рассказывающего, что в романе «Сумерки божков», изображая семейную драму главного героя, певца Андрея Берлоги, он использовал «одну печальную встречу» в жизни Дорошевича, «отравившую затем своими последствиями по меньшей мере двадцать лет жизни Власа, и точно изобразил богемную обстановку, в которой эта встреча произошла и в которой мы оба тогда вращались, — я как приходящий гость, он как „абориген и туземец“» [339] .