Алексей Шишов - Генерал Дроздовский. Легендарный поход от Ясс до Кубани и Дона

— Рад видеть в вас «маньчжурца», Михаил Гордеевич.

— И я рад, Петр Николаевич, вам как начальнику. Ведь мы с вами крещены восточным Мукденом.

— Мукденом? Да, именно восточным. На нашем фронте западного Мукдена, надеюсь, не предвидится. Хотя сложностей в дивизии и на фронте все больше и больше.

— Что так, Петр Николаевич?

— Больших боев пока нет. Но все равно людей теряем, особенно офицеров. А чем пополняемся — одно горе для нас.

— Знакомо уже. Прапорщик ускоренного выпуска не павлон. Не та школа.

— Что прапорщики! Среди них хоть георгиевских кавалеров немало, фронтовиков. А вы посмотрите на нижних чинов. Удручает то, что воевать не торопятся.

— Что делать. Тылы маршевые роты уже почти вычистили…

Прибыв на новое место фронтовой службы, тепло встреченный штабным офицерским коллективом, Михаил Гордеевич сразу, интуитивно ощутил, что в душе русской армии что-то изменилось. Причем изменилось самым серьезным, «противным» образом.

Он не сразу понял простую в то время истину: Его Русская Армия устала воевать. В такое верить он не хотел.

Историк-белоэмигрант Антон Антонович Керсновский в своей замечательной публицистической «Истории Русской армии» своими словами выразил состояние вернувшегося на фронт после длительного излечения генштабиста Дроздовского:

«…B кампанию 1915 года были уничтожены кадры регулярной русской армии — добито все то ценное, что не было перебито на берегах Бауры и Равки. Отныне армия превратилась в ополчение.

Потери этой злополучной кампании можно было пополнить, но их нельзя было заменить».

Иначе говоря, за первые три года войны Российская Императорская армия потеряла в наступательных и оборонительных боях, пленными и умершими в госпиталях, увечными воинами большую часть своего кадрового состава.

Сорокалетний солдат-запасник, давно отвыкший от винтовки, не мог заменить того рядового, который начинал войну в первоочередных дивизиях. Это не касалось только казачьих войск.

На смену кадровым офицерам, в своей массе дворянскому служилому сословию, пришли офицеры военного времени: запасники старших возрастов, выпускники школ прапорщиков, по своей сути, разночинцы, произведенные из георгиевских кавалеров и унтер-офицерского состава.

На начало 1917 года на фронте многие полки имели в своем офицерском составе менее десятой (!) части кадровых офицеров. Для русской армии и фронта это стало подлинной трагедией; командир нижних чинов изменил свое лицо во всех отношениях: профессиональном, нравственном, в понимании офицерской чести и долга перед Богом, царем и Отечеством.

Полковник-генштабист Дроздовский остро переживал все увиденное после возвращения на фронт. Потом он скажет:

— Два года Великой войны изъяли из сердца армии монархическую идею и верность Российской империи… Голгофа Российской империи началась на фронтах. А ее запевалой стали анархический Кронштадт и Петроградский совет с товарищем из Одессы Троцким… Действующую армию развалил нам не кайзер Вильгельм, а тыловые революционеры…

…Февральская революция свершилась как-то «неожиданно» для сражающегося фронта Она «точно» свершилась в глубоком тылу, поскольку Петроград с его огромным гарнизоном считать прифронтовым городом было нельзя. Первые газетные сообщения о революционном брожении сразили Михаила Гордеевича И было от чего.

В столице первым восстал против самодержавия… его родной лейб-гвардии резервный Волынский полк, развернутый в таковой из запасного батальона лейб-гвардии Волынского полка, в то время находившегося на фронте. Первой встала под красные знамена его 2-я рота Это случилось сразу после того, как унтер-офицер Т. Е. Кирпичников выстрелом из винтовки убил своего ротного командира, призывавшего солдат сохранять верность присяге государю.

К слову сказать, Кирпичникова в 1919 году поймают на территории, занятой белой Добровольческой армией. По приказу генерал-майора А. П. Кутепова бывший гвардейский унтер-офицер был расстрелян за воинское преступление, совершенное им в 1917 году. То есть за измену присяге и убийство своего ротного.

Однако эпицентром февральских событий все же являлись не солдатские казармы столичного гарнизона, не демонстранты на петроградских улицах, не матросский крепостной Кронштадт, который уже с год признавал власть только своего комитета — Центробалта, который в свою очередь не признавал над собой никакой другой власти, в том числе и Временного правительства, кроме революционной, которая еще только витала в воздухе над Невой. Председатель Центробалта Павел Дыбенко заявлял:

— Нам власть — революция, трудовой народ. А в Зимнем дворце сидят одни буржуи и их прислужники… Пусть сунутся к нам в Кронштадт генералы Керенского. Они сразу узнают, что такое революционная матросская ярость…

Что такое революционная матросская ярость Балтфлота и прежде всего Кронштадта, страна уже знала не понаслышке. Несколько десятков офицеров и адмиралов, людей, верных долгу и присяге, стали кровавыми жертвами матросских самосудов, то есть революционного произвола.

В воюющей России ясно виделось то, что подкашивало власть более чем 300-летнего дома Романовых. Это были военные неудачи, страшная разруха на железнодорожном транспорте, посмертная «слава» Гришки Распутина И еще — «беззубость» царской власти, которая для монархистов удручающе быстро растеряла верность себе военной силы державы.

И наконец, правление «немецкой» династии в державе, где титульной нацией был русский народ. Французский посол в Петрограде Палеолог подсчитал, что в императоре Николае II была только одна сто двадцать восьмая часть русской крови, которой, к слову говоря, было больше у царствовавшего тогда английского короля Георга, а не у царствующего Николая.

То, что происходило в Северной столице, доходило до фронтов только обрывками телеграфных лент, запоздалыми на несколько дней газетными строчками да лавиной порой самых нелепых, взаимоисключающих слухов. Было ясно только одно: в городе на Неве происходит что-то невероятное и революционное.

Династия Романовых рухнула, как говорится, в одночасье.

Как Февральская революция и низложение царствующего дома воспринимались на фронте, в рядах многомиллионной действующей армии, маленькой частицей которой была 15-я пехотная дивизия? Дроздовский не писал о том в своем «Дневнике».

Его боевой соратник по Белому движению, такой же убежденный монархист штабс-капитан Эраст Гиацинтов, в 1917 году служивший в одной из батарей 3-й Гренадерской артиллерийской бригады, получивший за войну шесть боевых орденов и два досрочных повышения в чине, так описывает в своих мемуарах «Записки белого офицера» события в российской столице: