Ги Ротшильд - Наперекор Сталину

Седер - это еще и благоприятный случай собраться всем вместе за веселым и добрым праздничным столом. Мы хором пели ликующий гимн, славящий Бога, аллел (от этого слова произошло слово «Аллилуйя»). После этой трапезы в течение восьми дней ели только пресный хлеб.

И конечно, начиная с моей бар-мицвы, я все детство соблюдал пост во время Судного дня.

Мой отец чувствовал себя ответственным за еврейскую общину. Всю свою жизнь он возглавлял главную еврейскую организацию Франции - Центральную Консисторию, и с начала гитлеровских гонений в Германии он отдал много сил для помощи беженцам.

Обязательное правило, которое вошло в плоть и кровь моих родителей и которое повторялось при каждом удобном случае, - это запрет жениться на женщине неиудейской веры или не готовой эту веру принять. И если позднее я отошел от этих наставлений, это значит, что они не стали основой модели поведения, заложенной в юности.

С усилением в предвоенной Франции антисемитизма, вызванного примером Германии и разжигаемого ненавистью к Народному фронту, ко мне пришло чувство ответственности за моих единоверцев, как это всегда было в моей семье.

Действия правительства Виши и статус евреев еще более обострили это чувство активной солидарности; кроме того, все чаще становились известными ужасы преследования и травли евреев и судьба евреев, заключенных в нацистские концлагеря.

И вот я вновь в синагоге на улице Виктуар через несколько недель после освобождения Парижа. Впервые за четыре года я пришел на праздник Йом-Кипур. Народу в синагоге было мало, там и здесь виднелись свободные места. А те, кто находился в зале, только недавно вышли из своих убежищ. Я представил себе лица тех, кто должен был быть среди нас, но кого больше не было, чьи места оставались пустыми. Живые словно соседствовали с призраками мертвых. Меня охватило волнение. Было во всем этом что-то странное, сверхъестественное, ирреальное, что-то хватающее за душу и жуткое. Кровавое напоминание об «ужасе ужаса».

* * *

По примеру американских еврейских организаций и с их помощью сразу после войны у нас было организовано объединение, в функции которого входило руководство всей социальной и культурной жизнью нашей общины и ее финансирование. Эта организация называлась «Объединенный еврейский социальный фонд» (О. Е. С. Ф.), ее первым президентом был Леон Мейс, прекрасно проявивший себя на подпольной работе во время войны. Через два или три года это место унаследовал я. Я занимал этот ответственный пост в течение более тридцати лет, вплоть до апреля 1982 года.

О. Е. С. Ф. объединял евреев, принадлежавших к разным политическим, религиозным или культурным течениям, и это было важно, чтобы поддержать единство, сохранить равновесие всех тенденций и, в особенности, для наблюдения за тем, чтобы все важные решения обсуждались большинством членов общины и отвечали общим интересам. Будучи на этом посту в течение столь долгого времени, я подчас сталкивался с проблемами, которые выходили за рамки жизни общины как таковой и касались трудностей политического характера, когда требовалось вмешаться и ратовать то за активные действия, то за умеренность.

Так, например, в 1955 году один католический священник вызвал всеобщее возмущение своим отказом вернуть семье Финали их двоих детей, которых он спас во время войны; несомненно, он хотел их обратить в католическую веру. В моем окружении в этом увидели начало новых гонений на евреев, и я приложил все, какие только возможно, усилия для того, чтобы охладить столь несвоевременный пыл моих коллег. Я сделал заявление, на которое впоследствии многократно ссылались. Я призывал не обвинять в ритуальном похищении человека, спасшего детей от ритуального преступления. Я всячески поддерживал Каплана - Главного раввина Парижа, который очень искусно вел переговоры с католическими иерархами, поставленными в трудное положение и растерявшимися, - в результате детей вернули в их родную семью.

Большим событием начала 60-х годов стало массовое возвращение во Францию ста пятидесяти тысяч евреев из Алжира (не считая тех, кто приехал из Марокко и Туниса). Социальный фонд должен был мобилизовать людей и средства, чтобы их принять, обустроить и облегчить их интеграцию в экономическую и культурную жизнь страны.

В 1967 году усиливающееся напряжение между Израилем и Насером мне ясно показало, что, выступая против военного решения конфликта, де Голль готовится к смене политического курса, до сих пор ориентированного на традиционный франко-израильский альянс. Считая своим долгом действовать, я один отправился в субботу (накануне начала военных действий) в Елисейский дворец, чтобы встретиться с Этьеном Бурен де Розье, ответственным секретарем канцелярии президента. Елисейский дворец казался пустым, но вскоре я узнал, что Генерал находится в своем кабинете, так как он прервал нас парой реплик, попросив своего сотрудника зайти к нему. Я объяснил, что если я правильно понимаю намерения де Голля, то мой долг предупредить его о возможности вполне определенной реакции еврейской общины. Тогда все помнили, что де Голль ничего не сделал, чтобы признать пусть скромное, но особое место евреев во французском мартирологе; что он не присутствовал на открытии восстановленной синагоги в Страсбурге; что, несмотря на мою настойчивую просьбу, он не почтил своим присутствием церемонию открытия памятника Неизвестному еврейскому мученику. Теперь этот перечень увеличится, сказал я моему удивленному другу, который мне пообещал все передать Генералу. Но де Голль ничего не сделал и на этот раз, он называл еврейский народ «самоуверенным и властным», что сути дела не меняло.

В том же году во время кризиса, предшествовавшего Шестидневной войне, я пытался убедить тогдашнего премьер-министра Жоржа Помпиду, что закрытие Тиранского пролива, каким бы маловажным он ни казался как морской путь, наверняка создаст для Израиля ситуацию «казус белли», то есть явится поводом к войне. Когда военные действия уже начались, Помпиду дал разрешение министру вооруженных сил Пьеру Мессмеру задержать введение в действие эмбарго, чтобы осуществить последние поставки оружия Израилю, который в тот момент полностью зависел в этом от Франции. Тогда же я узнал, что план израильских операций изучался вместе с французским Главным штабом, который ежеминутно следил за его развертыванием и заранее информировал министра об ожидаемых действиях.

* * *

Что же касается политической позиции Жоржа Помпиду по отношению к Израилю и его личных чувств, то об этом я писал в короткой статье, опубликованной в газете «Лё Монд» в апреле 1974 года через несколько дней после его смерти: