Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди - Революция без насилия

«С разрешения суда хочу сделать это краткое заявление, чтобы объяснить, почему я решился на такой серьезный шаг, как явное неподчинение предписанию, караемое по статье 144 уголовного кодекса. По моему скромному мнению, вопрос заключается в расхождении моих взглядов со взглядами местной администрации. Я приехал сюда с намерением служить человечеству и нации. Я поступил так в ответ на настоятельную просьбу приехать и помочь крестьянам, которые жалуются, что хозяева плантаций индиго плохо обращаются с ними. Я не мог оказать никакой реальной помощи, не изучив данного вопроса. Поэтому я и приехал, полагая, что смогу рассчитывать в этом деле на содействие властей и плантаторов. Других мотивов у меня не было, и не думаю, чтобы мой приезд мог в какой-то степени нарушить общественный порядок и повести к убийствам. У меня есть в этом отношении значительный опыт. Но власти рассудили иначе. Я вполне понимаю их затруднительное положение и признаю, что они могли действовать только на основании полученной ими информации. Моим первым порывом как уважающего законы гражданина было повиноваться сделанному мне предписанию. Но я не мог этого сделать, не совершив насилия над своим чувством долга по отношению к тем, ради кого я сюда приехал. Я чувствую, что могу служить им, только оставаясь среди них. Поэтому добровольно уехать я не могу. Попав в столь затруднительное положение, я решил возложить всю ответственность за свой отъезд на правительство. Я вполне сознаю, что человек, занимающий в общественной жизни Индии положение, подобное моему, должен во всем служить примером остальным. Мое твердое убеждение заключается в том, что в той сложной обстановке, в которой мы сейчас живем, единственно правильным и честным поступком для уважающего себя человека – это действовать так, как я решил, т. е. беспрекословно подчиниться наказанию за неповиновение властям.

Я решился сделать это заявление не в надежде смягчить наказание, а чтобы показать, что я пренебрег предписанием не из-за отсутствия уважения к законной власти, а во имя подчинения высшему закону нашего бытия – голосу совести».

Никаких оснований для того, чтобы откладывать слушание дела, больше не было, но так как судья и государственный защитник были застигнуты врасплох, дело все-таки отложили. Тем временем я подробно телеграфировал обо всем вице-королю, своим друзьям в Патну, а также пандиту Мадану Мохану Малавия и другим.

Прежде чем я снова мог явиться в суд, чтобы заслушать вынесенный мне приговор, судья опубликовал предписание губернатора провинции прекратить возбужденное против меня дело. Одновременно коллектор сообщил мне, что я могу продолжать свое обследование и рассчитывать в своей деятельности на всяческую поддержку со стороны властей. Такого быстрого и благополучного исхода никто из нас не ожидал.

Я зашел к коллектору м-ру Хейкоку, видимо, честному и справедливому человеку. Он заявил, что я могу получить все необходимые документы и приходить к нему в любое время.

Таким образом, Индия получила первый наглядный урок гражданского неповиновения. Это событие обсуждалось и устно и в прессе, и мое обследование приобрело неожиданную популярность.

Для обследования было крайне важно, чтобы власти оставались нейтральными. Вместе с тем оно не нуждалось в поддержке репортеров и газетных передовиц. В самом деле, положение в Чампаране было настолько щекотливым и сложным, что слишком резкая критика или сильно приукрашенные отчеты могли только повредить делу, за которое я взялся. Поэтому я написал письма редакторам главных газет с просьбой не посылать репортеров, обещая давать необходимую информацию для печати и держать их в курсе дела.

Я знал, что плантаторам не нравится отношение правительства к моему пребыванию в Чампаране. Понимал я также, что даже правительственным чиновникам, хотя они об этом и не говорили вслух, вряд ли могло понравиться решение правительства. Поэтому неточные или заведомо искаженные отчеты, по-видимому, еще больше озлобили бы и тех, и других, – и их гнев вместо того, чтобы обрушиться на меня, обрушился бы на запуганных и забитых крестьян, что в значительной степени затруднило бы мои поиски истины в данном вопросе.

Несмотря на принятые меры предосторожности, плантаторы развернули против меня бешеную кампанию. В печати стали появляться клеветнические сообщения о моих товарищах по работе и обо мне. Но моя крайняя осторожность и верность истине даже в мелочах обратили острие их меча против них самих.

Плантаторы не оставили камня на камне, набросившись на Браджкишорбабу. Но чем больше они клеветали, тем больше росло уважение к нему со стороны населения.

Наше положение было настолько щекотливым, что я не счел возможным приглашать лидеров из других провинций. Пандит Малавияджи заверил меня, что стоит мне лишь написать слово, и он тут же приедет. Но я не стал его беспокоить. Таким образом, мне удалось воспрепятствовать тому, чтобы борьба приняла политический характер. Время от времени я посылал отчеты всем лидерам и главным газетам не для публикации, а только для осведомления. Я понял, что даже в тех случаях, когда цель борьбы – политическая, но само дело – не политическое, придавать такому делу политическую окраску означало только повредить ему. И наоборот, если вести дело в его неполитических рамках, оно от этого только выиграет. Борьба в Чампаране показала, что бескорыстная служба народу на любом поприще рано или поздно оказывается полезной для страны и в политическом отношении.

Для того, чтобы дать полное представление об обследовании в Чампаране, потребовалось бы изложить историю чампаранского райята, а это выходит за рамки книги. Обследование в Чампаране – смелые поиски истины и ахимсы, и из всего происшедшего со мной я рассказываю лишь о том, что заслуживает внимания с этой точки зрения. Интересующихся подробностями отсылаю к истории чампаранской сатьяграхи, написанной на хинди адвокатом Раджендра Прасадом. В настоящее время готовится, как мне говорили, английское издание этой книги.

Но вернемся к теме главы. Вести дальнейшую работу в доме Горакхбабу означало бы заставить беднягу покинуть свой дом. Между тем, жители Мотихари все еще боялись сдать нам помещение. Но в конце концов Браджкишорбабу удалось благодаря своей тактичности найти дом с довольно обширным двором, и мы переехали туда.

Вести работу без денег было немыслимо. Но до сих пор собирать средства на такого рода дела у самого населения было не принято. Браджкишорбабу и его друзья, в большинстве своем вакилы, добывали средства либо из собственного кармана, либо у своих друзей, если представлялся случай. Разве могли они просить денег у населения, когда они сами или друзья их имели возможность дать их нам? Мне это показалось убедительным, и я решил не принимать ни одного медяка от чампаранских райятов, так как это могло быть неправильно истолковано. Я решил также не обращаться за средствами для ведения этого обследования и ко всей стране в целом: это придало бы делу всеиндийский политический характер. Бомбейские друзья предложили мне 15 тысяч рупий, но я с благодарностью отказался. Я решил получить сколько возможно с помощью Браджки-шорбабу от состоятельных бихарцев, живших вне Чампарана, и в случае, если потребуются еще деньги, обратиться к своему другу д-ру Мехте в Рангуне. Последний охотно согласился выслать столько, сколько понадобится. Словом, мы перестали беспокоиться. Да и вообще вряд ли требовались большие суммы, так как мы проводили, жесточайшую экономию, отвечавшую нищете Чампарана. В результате оказалось, что нам действительно не потребовалась большая сумма. Помнится, мы истратили всего около трех тысяч рупий, сэкономив несколько сотен из собранной суммы.