Мохандас (Мохандус) Карамчанд Ганди - Революция без насилия

– Но мы ведь уже знаем вас какое-то время и уверены, что вы возьмете только то, что вам крайне необходимо. А если вы захотите остаться здесь ради нас, неужели мы не сможем вас обеспечить?

– Вы говорите так, побуждаемые любовью ко мне и энтузиазмом, которым сейчас охвачены. Но разве можно быть уверенным, что эта любовь и этот энтузиазм будут вечны? Как ваш друг и слуга, я порою буду вынужден говорить вам неприятные вещи. Одному небу известно, сохраню ли я и тогда ваше расположение. Во всяком случае, плату за общественную работу я брать не должен. Достаточно, если вы согласитесь поручить мне свои судебные дела. Даже это будет вам трудно. Ведь я же не белый адвокат. Разве я могу быть уверен, что суд отнесется ко мне с уважением? Я также не уверен в том, буду ли я удачливым адвокатом. Поэтому, даже заключая со мной договор о ведении дел, вы идете на известный риск. Но тот факт, что вы все-таки заключаете со мной договор о ведении дел, я уже могу рассматривать как вознаграждение за свою общественную работу.

В результате этой дискуссии около двадцати купцов поручили мне на год ведение своих дел. Кроме того, Абдулла купил мне необходимую мебель вместо денежного вознаграждения, которое он намеревался вручить мне при отъезде.

Символ справедливого суда – весы, которые спокойно держит беспристрастная, слепая на оба глаза, но прозорливая женщина. Судьба преднамеренно ослепила ее – для того, чтобы она судила о стоящем перед ней, основываясь не на внешнем облике его, а на внутренних достоинствах. Но общество адвокатов в Натале хотело убедить Верховный суд отказаться от этого принципа и исказить этот символ.

Я подал прошение о приеме в адвокатуру Верховного суда. У меня было свидетельство о приеме в адвокатуру бомбейского Верховного суда. Английское свидетельство я должен был передать в бомбейский Верховный суд, когда был там зарегистрирован. К прошению о приеме необходимо было приложить две письменные рекомендации. Полагая, что эти рекомендации будут более авторитетны, если мне их дадут европейцы, я заручился таковыми у двух крупных европейских купцов, с которыми познакомился через шета Абдуллу. Прошение надо было вручить через члена адвокатуры. Как правило, генеральный атторней вручал такие прошения бесплатно. Генеральным атторнеем был м-р Эскомб, который, если помните, являлся юрисконсультом фирмы «Дада Абдулла и Кº». Я попросил его, и он охотно согласился вручить мое прошение.

Общество адвокатов неожиданно уведомило меня, что возражает против моего принятия. Во-первых, потому, что к прошению не приложен подлинник английского свидетельства, а, во-вторых, и это главное, правила о приеме адвокатов не предусматривали подачу прошений цветными. Считалось, что Наталь обязан своим развитием предприимчивости европейцев и потому необходимо, чтобы европейские элементы преобладали и в адвокатуре. Если принимать в адвокатуру «цветных», то постепенно число их там превысит число европейцев, и тогда они лишатся своего оплота.

Для защиты своего протеста Общество адвокатов наняло известного адвоката. Так как адвокат этот был связан с фирмой «Дада Абдулла и Кº», он передал мне с шетом Абдуллой приглашение зайти к нему. Говорил он со мной совершенно откровенно и расспрашивал о моем прошлом. Потом сказал:

– Я ничего против вас не имею. Опасался лишь только, не авантюрист ли вы, родившийся в колонии. И тот факт, что к вашему прошению не приложен подлинник свидетельства, подтверждал мои подозрения. Мне встречались люди, которые использовали чужие дипломы. Представленные вами рекомендации от европейских купцов для меня никакого значения не имеют. Что они знают о вас? И насколько знакомы с вами?

– Но любой человек здесь для меня чужой, – возразил я. – Даже с шетом Абдуллой я познакомился здесь.

– Но ведь вы говорите, что он ваш земляк? Если ваш отец был там премьер-министром, шет Абдулла несомненно должен знать вашу семью. Если вы сможете представить его письменное показание под присягой, у меня не будет никаких возражений. Тогда я с удовольствием сообщу Обществу адвокатов о невозможности возражать против вашего принятия.

Этот разговор меня возмутил, но я подавил свои чувства. «Если я приложу рекомендацию Дада Абдуллы, – подумал я, – ее отвергнут и потребуют рекомендаций от европейцев. Какое отношение мое рождение и мое прошлое имеют к приему меня в адвокатуру? Разве можно использовать обстоятельства моего рождения против меня?» Однако я сдержался и спокойно ответил:

– Я не считаю правильным, что Общество адвокатов имеет право требовать от меня такие подробные сведения, но готов представить нужное вам письменное показание под присягой.

Показание шета Абдуллы было подготовлено и в должном порядке передано поверенному Общества адвокатов. Тот заявил, что вполне удовлетворен. Иначе обстояло дело с Обществом. Оно опротестовало мое прошение перед Верховным судом, который, однако, отклонил протест, даже не вызвав м-ра Эскомба. Верховный судья заявил:

– Возражение, что проситель не приложил подлинника свидетельства, неосновательно. Если он представил ложное показание, то его можно преследовать в судебном порядке и, если вина его будет доказана, вычеркнуть его из списков адвокатов. Закон не делает различий между белыми и цветными. Поэтому суд не имеет права препятствовать зачислению м-ра Ганди в списки адвокатов. Мы предоставляем ему право адвокатской практики в суде. М-р Ганди, теперь вы можете принести присягу.

Я встал и принес присягу перед регистратором. Как только я произнес слова клятвы, верховный судья, обращаясь ко мне, сказал:

– Теперь снимите тюрбан, м-р Ганди. Вы должны подчиниться принятым у нас правилам в отношении одежды выступающих в суде адвокатов.

Я понял, что обезоружен. Повинуясь требованию Верховного суда, я снял тюрбан, право на ношение которого так отстаивал в суде магистрата. Дело было не в том, что если бы я воспротивился требованию, то мое сопротивление оправдать было бы невозможно. Я хотел сберечь силы для более значительных боев. Я не должен был растрачивать свои силы, настаивая на праве носить тюрбан. Мое упорство заслуживало лучшего применения.

Шету Абдулле и другим друзьям не понравилась моя покорность (или это была слабость?). Они считали, что я должен отстаивать право не снимать тюрбана во время выступлений в суде. Я пытался образумить их, убедить в правоте изречения: «В Риме надо жить, как римляне».

– В Индии, – сказал я, – отказ подчиниться требованию английского чиновника или судьи снять тюрбан был бы правильным; но для служащего суда провинции Наталь, которым я теперь стал, не уважать обычай этого суда было бы неблагоразумно.