Людмила Гребенщикова - Мой сын БГ

Всей культурой, которая есть во мне, я обязан своей маме.

Она всегда считала своей первейшей обязанностью наполнить меня до краев тем прекрасным, что происходило в доступном нам тогда мире культуры. Если в Филармонии играли Баха или Равеля; если приезжал театр Образцова и билетов просто не было в природе; если в каком-то клубе только один сеанс шла недоступная «Великолепная семерка» с Юлом Бриннером — благодаря маме я оказывался в правильном месте в правильное время. Все, чего было «не достать» из искусства, ее стараниями рано или поздно попадало мне в руки, пусть даже на одну ночь, — будь это «Мастер и Маргарита», «Один день Ивана Денисовича» или совершенно недоступные советскому школьнику библиотечные книги про Тарзана. Каких хлопот ей это стоило по тем временам — я даже не могу себе представить.

Даже на первый в моей жизни подпольный «рок-сейшн» вытащила меня именно она. Когда же у отца возникали сомнения — ту ли музыку я слушаю, мама бестрепетно отбивала мое право на прогрессивные звуки. Она считала, что я должен иметь свободу выбирать то, что мне по душе.

Глядя на нее, я научился не стесняться испытывать восторг при виде прекрасного — и это открыло для меня бесконечный мир. С плодами такого воспитания вам приходится иметь дело и по сей день. Ничего лучше со мной случиться не могло.

Мама — спасибо!

Борис Гребенщиков

Я родилась в 1929 году. Мое первое детское воспоминание: я стою в детской кроватке, комната залита солнцем. В ней — высокий лепной потолок, высокая кафельная печка, в которой горит огонь, сияет начищенный паркет. И в окно врываются лучи солнца. Все это наполняет меня такой радостью, что я смеюсь.

Мы жили на Пушкинской. Улица тогда была вымощена белыми плитами и засажена высокими деревьями, между которыми я училась ходить. Рядом находился Пушкинский сквер. Мы в нем гуляли. Вокруг гуляло очень много представителей старой интеллигенции. Меня удивляли пожилые дамы, которые даже летом не снимали перчаток. Их внучки с аккуратно убранными локонами палочками гоняли обручи. Позже, когда я читала книги из «Золотой библиотеки», я вспоминала этих девочек. Потом эта публика постепенно начала исчезать.

Помню, перейдя в класс третий, я отправилась на Пушкинскую сдавать босоножки в ремонт. Там стояли пожилые благородные дамы. Я заняла очередь и отправилась играть. Вернувшись, втиснулась в очередь, чем вызвала большой протест со стороны этих дам. Я, прижимая босоножки к своему пионерскому галстуку, проникновенно сказала: «Ну, това-а-арищи». Они мертвенно побледнели и замолчали. Я сдала босоножки, ушла и никак не могла понять, почему они так странно отреагировали на слово «товарищи». Потом поняла. У них у всех оно ассоциировалось с ночными звонками в квартиру, с арестами. В блокаду умерли остатки старой интеллигенции, которая жила на Пушкинской улице. Это был привилегированный район.

В нашей квартире жили два брата — Шура и Василий. Василий был студентом, Шура — десятиклассником. К ним регулярно приходила старшая сестра — готовить обед, а затем уходила в свою семью. Шура любил дразнить меня. Я не выговаривала тогда букву «р», а он вечно спрашивал: «Скажи, как меня зовут?» Я робко произносила: «Шул-ла». Он басил: «Что?» И я опрометью убегала. Я его очень боялась.

Как-то ночью я проснулась от рыданий своей матери, которая стояла на коленях перед отцом и спрашивала: «Что я буду делать одна с ребенком?» Отец отвечал, что не может жить подлецом. Мама не унималась. На следующий день я узнала, что Шура окончил десятый класс и был выпускной вечер. На банкете кто-то что-то сказал про советскую власть. В этот же вечер все три класса были арестованы, их всех судили, дали каждому по 10 лет и теперь отправляли в Магадан. Василия не было дома, и Шура прислал моему отцу записку с просьбой прийти на вокзал. А все знали: кто приходит на вокзал, того тоже арестовывали. Этот мальчик провел почти 10 лет в Магадане. Когда его срок уже подходил к концу, брату Василию прислали извещение о том, что Шура убит. Без всяких объяснений. Судьба этого мальчика отпечаталась в моей памяти. Он оканчивал школу, перед ним открывалась дорога в жизнь, а его погубили ни за что ни про что.

Я была единственным ребенком в семье. Росла дома, в детский сад не ходила. И очень рано научилась читать. Когда мы ходили в гости, то родители, чтобы меня занять, просили у хозяев какую-нибудь книгу. Я выросла на литературе. Читала все книги, которые были у соседей. Мне нравились описания придворных интриг, убранства дворцов и портреты королей. Я была влюблена в эту красоту.

Когда мне было лет пять, мы с мамой зашли в Гостиный Двор, там на прилавке впервые появились детские игрушки, которые начали производить в СССР, — маленькие пупсики по пять рублей. Мама мне сразу купила одного такого, я сделала для него квартирку и играла с ним.

Мама не работала. Женщины вообще тогда в большинстве не работали, возможно потому, что работы для них особенно не было. Мои родители постоянно ходили в гости. Каждую субботу. На столах был разве что чай с печеньем. Взрослые общались, ставили патефонные пластинки, а дети играли. Мы очень любили «Сказки дядюшки Римуса». Прыгали зайчиками, лисичками.

Отец мой родился в Тюмени. В молодости он был юнгой на корабле, а потом оказался в Петрограде и поступил в училище Дзержинского.

Мама росла в Саратовской области. Мой дед был адвокатом и имел в Солигаличе каменный дом. Считалось, что это показатель большого достатка. За него выдали замуж бедненькую девушку из благородных. Он очень хотел сына, а она рожала ему подряд дочек. В итоге у моей матери было шесть сестер. Дед отчаивался по поводу наследника, начал пить. Вместе с бабушкой и со всеми своими дочерьми он переехал жить в деревенский домик. Семья быстро обеднела. Все деньги, которые дед зарабатывал на процессах в суде, он тут же пропивал.

Из-за пьянства отца и бедности семьи моя мама была вынуждена за пуд муки работать нянькой в другой деревне. Утром до восхода солнца она бежала семь верст лесом, чтобы вовремя явиться в дом, где она нянчила детей. Мама не ходила в школу, хотя имела массу способностей. В их семье не было сапог, в которых можно было до школы дойти.

Пока дед окончательно не спился, он выдал старших дочерей замуж в Петербург. Когда началась революция, мама тоже переехала к своим сестрам. Она жила у старшей. И абсолютно случайно познакомилась в Александровском саду с моим папой, вышла за него замуж. Им дали комнату на Пушкинской, в ней я и родилась.

В первый класс я пошла в школу, которая находилась в том же дворе, что и кинотеатр «Колизей». Я легко читала, поэтому проблем в школе у меня не возникало.