Эндрю Карнеги - История моей жизни

Я отправился в Вашингтон и говорил с президентом Мак-Кинли. Но он упорно стоял на своем. В конце концов он заявил в правительстве, что речь идет только о временной оккупации, что он не может не считаться с общественным мнением и впоследствии найдется какой-нибудь выход. Правительство сдалось. Такие речи звучат довольно убедительно, но одно дело добровольно отказаться от владения какой-нибудь областью, а другое — потом отступиться от того, что однажды уже было приобретено за деньги. Это очень скоро подтвердилось.

Этим шагом наша республика совершила первую роковую ошибку в области международной политики, втянувшую ее в водоворот милитаризма и морских вооружений. Это уже начинают у нас сознавать. Когда я несколько недель тому назад (в 1907 году) ужинал у президента Рузвельта, он сказал мне:

— Если вы хотите видеть двух людей, наиболее жаждущих, чтобы Соединенные Штаты избавились от Филиппинских островов, то вот они, — и указал при этом на министра Тафта 82 82 Тафт Уильям Хауард (1857—1930) — американский политический деятель, президент США в 1909—1913 годах. В 1901—1904 годах губернатор Филиппин, в 1904—1908 годах военный министр. и на себя.

— А отчего вы не отказываетесь от них? — спросил я. — Американский народ был бы только рад этому.

В ответ Рузвельт и Тафт стали объяснять, что Филиппинские острова должны предварительно созреть для самоуправления. Но я думаю, что главную роль тут играло опасение, как бы этим не воспользовалась Германия и не захватила Филиппины. При этом, однако, упускают из виду, что подобная попытка со стороны Германии встретила бы сопротивление Англии. До сих пор Соединенные Штаты представляли замкнутую в себе страну. Для нас было бы несчастьем, если бы это когда-нибудь изменилось.

Когда я был избран ректором университета Сент-Эндрюс, то выступил перед студентами с речью. Я узнал потом, что она обратила на себя внимание германского императора 83 83 Речь идет о Вильгельме II (1859—1941) — императоре Германской империи и короле Пруссии в 1888—1918 годах. После революции в Германии он отрекся от престола и покинул страну, поселившись в Нидерландах. . Вскоре после этого я получил приглашение посетить его, но только в июле 1907 года смог последовать этому приглашению. Мы с женой поехали в Киль. Там нас очень радушно встретил американский посланник Тауэр, и на другое утро отправился со мной на императорскую яхту, чтобы доложить о моем прибытии. Я не рассчитывал видеть императора в это же утро, но случайно он оказался на палубе и спросил мистера Тауэра, что привело его на яхту в такой ранний час. Узнав, что я приехал и нахожусь тут же на борту, он пожелал меня увидеть. Таким образом состоялось наше первое свидание.

— Ваше величество, — сказал я ему после первого обмена приветствиями, — я ехал двое суток подряд, чтобы последовать вашему приглашению; я этого не делал еще никогда ни для одной коронованной особы.

— Да, — ответил Вильгельм, улыбаясь, — я читал ваши книги. Вы уделяете там не особенно много места королям.

— Нет, ваше величество, немного, но когда за королем стоит человек, тогда дело другое.

— Да, я знаю, есть один король, который вам нравится, — шотландский король Роберт Брюс. Мне всегда ставили его в пример.

— Мне тоже, когда я был ребенком. Его прах покоится на моей родине, в Данфермлинском монастыре. В детстве я часто бродил вокруг громадного памятника, на котором высечена надпись: «Король Роберт Брюс». Я разбирал эту надпись с таким же чувством, с каким верующий католик перебирает свои четки. Но, ваше величество, Брюс был больше, чем король, он был вождем своего народа. И он не был первым, первым был Уоллес, человек из народа. Ваше величество, в настоящее время я владелец башни короля Малькольма, того самого короля, от которого вы ведете свой род. Вы помните, может быть, прекрасную старинную балладу «Сэр Патрик Спенс»:

Король в Данфермлине-граде сидит,

Вино пурпурное пьет... 84 84 Перевод О. Румера.

— Мне хотелось бы привести вас когда-нибудь к башне вашего шотландского предка, чтобы вы почтили его память.

— Я был бы очень рад, — ответил император. — Шотландцы подвижнее и ловчее немцев, наши немцы чересчур тяжеловесны.

— Ваше величество, я, к сожалению, не могу признать вас нелицеприятным судьей там, где дело касается Шотландии.

Он засмеялся и на прощанье пригласил меня к ужину.

Через несколько дней, находясь на яхте императора, я рассказал ему, что президент Рузвельт очень желал бы познакомиться с ним и жалеет, что обычай не позволяет ему покинуть страну. Он того мнения, что им было бы полезно о многом переговорить. Император согласился с этим. Тогда я спросил, почему бы ему не поехать в Америку: ведь конституция не налагает на него в этом отношении никаких ограничений.

— Да, но как я могу уехать? Мое присутствие необходимо для страны! — возразил император.

— Перед одной из своих ежегодных поездок в Шотландию, — ответил я, — я прощался со своими служащими на заводе и выразил сожаление, что они должны работать в жаркое время года, между тем как я даю себе отдых каждое лето. В ответ на это один из служащих сказал мне: «Но вы не подумали о том, какой это отдых для нас всех, когда вы уезжаете». Может быть, с вашим народом дело обстоит точно так же, ваше величество?

Император засмеялся, это была для него новая точка зрения.

Император Вильгельм очень интересный собеседник. В разговоре со мной он особенно подчеркивал тот факт, что за девятнадцать лет его правления ему всегда удавалось избежать кровопролития. Он считает себя сторонником мира. И мне кажется, что интересы Германии сосредоточиваются в мирной области и она преследует цели промышленного развития. Следует прибавить, что она гигантскими шагами идет к этой цели.

Э. Карнеги с женой Луизой и дочерью Маргарет в марте 1918 года на праздновании 21-летия дочери в Данфермлине (одна из последних фотографий Э. Карнеги). Фотография предоставлена ДМЭК

Год тому назад (в 1913 году) я находился в Берлинском замке для передачи приветственного адреса, посланного Америкой императору Вильгельму по случаю двадцатипятилетнего юбилея его мирного царствования. Америка приветствовала человека, рука которого ни разу не обагрилась человеческой кровью. Когда я подошел ближе, чтобы передать шкатулку с адресом, император Вильгельм узнал меня и, подняв руки в знак приветствия, воскликнул:

— Карнеги, двадцать пять лет мира! Да последуют еще многие такие же годы!