Даниил Галкин - В тени сталинских высоток. Исповедь архитектора

– Я понимаю твою глубокую обиду. Ты верил людям, которые тебя обманули. Но ты – сильный, и я в тебя верю. Поэтому постарайся быть выше обиды. Не торопи время и события, не трепи себе нервы. Думай о здоровье. Ведь дом на Каляевской – ветхий и старый, его все равно снесут. Так что отдельная квартира не за горами.

Доводы жены были убедительны и благотворно подействовали на меня. Тем не менее, заведомо зная результат, я решил записаться на прием к Зуеву. Он дружелюбно встретил меня в огромном, отделанном карельской березой кабинете. Усадил в мягкое кресло напротив. Секретарь на красочном подносе принесла чай и пряники. Зуев опередил меня, начав разговор:

– Знаю причину вашего визита. – Он сделал небольшую паузу и доверительным тоном продолжил: – Наверное, если бы во главе института по-прежнему стоял я, все вышло бы иначе. Но… вы по молодости допустили тактическую ошибку. Не очень мудро и дипломатично повели себя. Запомните раз и навсегда: сильный всегда прав, если даже не прав. Таков цинизм человеческих отношений. Вы поставили под угрозу свое положение и, главное, возможность сменить в будущем главного архитектора, который, к сожалению, стар и очень нездоров. В списках на выезд в заграничную командировку рядом с вашей фамилией поставили большой знак вопроса. И еще – прочерк. Не случайно говорят: «Язык мой – враг мой». Да, ваша обида по горячности оказала вам плохую услугу. И все-таки вы мне очень симпатичны. Появится необходимость в повторной встрече, милости прошу.

Его дружеское рукопожатие и искренняя улыбка завершили встречу. Она лишь усугубила мои опасения. Я своей естественной, хотя и резкой реакцией возвел плотину отчуждения с руководством института. Это подтвердил и главный архитектор, выслушав от меня о встрече с Зуевым:

– К сожалению, Сахаров ничего и никогда не прощает – в отличие от предыдущего директора. Я пытался переговорить с ним с глазу на глаз. Он неумолим. Ты фактически попал в его «черный» список. Это значит, что будешь спокойно работать, но выпадешь из обоймы успешных сотрудников и распрощаешься с перспективой роста по всем показателям…

Итак, через пять лет после окончания института и успешного постижения любимой профессии я загнал себя в патовую ситуацию. Из Гипровуза, после тяжелых раздумий, ушел в надежде решить жилищный вопрос. Из Гипростанка, после не менее тяжелых раздумий, решил уйти вследствие рухнувших надежд на получение жилья…

К счастью, истекшие годы не прошли бесследно. Накопился солидный профессиональный и житейский опыт. Укрепилась уверенность в своих силах и возможностях. Расширились деловые связи на всех уровнях деятельности. Меня стали привлекать сторонние организации в качестве независимого консультанта, эксперта и оппонента. Посыпались заманчивые предложения перехода на более высокие уровни по должности и зарплате. По результатам профессиональной деятельности за истекшие годы меня приняли в члены Союза архитекторов. Поэтому отступление, которое я счел наиболее правильным шагом в сложившейся ситуации, чем-то было похоже на ленинские слова: «Два шага назад, один вперед» [83]. По своим убеждениям у меня не было склонности к частой перемене мест работы. Правда, мои мудрые учителя, не сговариваясь, проповедовали разумную целесообразность – в первое десятилетие не зацикливаться на одном месте. По их мнению, в этот период особенно важно было расширить кругозор творческого мышления за счет многообразия деятельности различных архитектурных школ.

О своем решении я уведомил главного архитектора. Он выразил искреннее сожаление. Обещал еще раз переговорить с Сахаровым в надежде, что тот сменит гнев на милость. Тем не менее начатую работу я обещал довести до конца.

Параллельно продолжались мои «левые» подработки в «Госгорхимпроекте». Но химическая отрасль меня мало привлекала. В основном ее технологическую специфику выражали инженерные многоярусные сооружения с вкраплением отдельных вспомогательных построек. Правда, немалый интерес для архитектурного творчества представляли накопительные склады больших пролетов. Они перекрывались пространственными системами криволинейных очертаний в виде куполов, полусфер, коноидов, гиперболических параболоидов и других нестандартных форм.

Главный архитектор Канторович находился в еще более преклонном возрасте, чем Сальвин. Но равного по опыту и знаниям просто не было. Поэтому его очень просили повременить с уходом на заслуженный отдых.

В силу мягкого, интеллигентного характера Канторович не смог отказать руководству. Очень часто его седая голова низко склонялась в полудреме во время проверки чертежей или написания пояснительных записок к проектам. Он с легкой самоиронией любил говорить:

– Все мои пояснительные записки значительно превышают объем великих творений Льва Толстого. Но, как в Одессе говорят, это две большие разницы. Его творения взахлеб читает весь мир, а мои, борясь с зевотой, – заказчики и эксперты.

С главным архитектором у меня установились доверительные и добрые отношения. Чувствовалось, что у него была потребность излить свою душу узкому кругу людей, которым он доверял. Несмотря на невысокий рост, сгорбленную фигуру, он казался мне недосягаемым исполином по уровню знаний, опыта и общечеловеческой культуры. В институте его называли «ходячей энциклопедией», охотно раскрывавшей всем желающим свои богатые тайники.

Мой душевный кризис, связанный с жилищным конфликтом, совпал с началом разработки в «Госгорхимпроекте» небывалого по масштабам проекта – калийного комбината в Белоруссии. По объему производства ему не было равных в Европе. Одновременно зарождался молодой город Солигорск [84]. Комбинат вошел в число важнейших строек страны. Проект еще не начался, а он уже был объявлен всесоюзной ударной комсомольской стройкой. В институте наблюдался нервный ажиотаж.

Главный архитектор на мой вопрос откровенно ответил:

– Солигорский комбинат – особый случай. Он в зоне пристального внимания руководства страны. Требуется новый, нестандартный подход. Ничего, что-нибудь придумаем.

Мы обсудили возможные перспективы реализации этого проекта. Затем Канторович добавил:

– К сожалению, я уже стар и в любой момент могу уйти.

Он сделал небольшую паузу, затем уставился на меня мудрыми выцветшими глазами в обрамлении глубоких морщин:

– Хочу признаться, давно присматриваюсь к вам. Руководству института и мне самому очень важно подобрать подходящую кандидатуру для постепенной передачи полномочий. Вы готовы обсудить этот вопрос?

Я давно чувствовал, что главный архитектор проявлял интерес ко мне. Но казалось, что это было связано с обоюдной симпатией и общностью наших взглядов. Ничто большее не приходило на ум. Но со стороны всегда виднее. Когда прошел эффект неожиданности, пробудилось чувство естественного профессионального тщеславия.