Кеннет Славенски - Дж.Д. Сэлинджер. Идя через рожь

Еще одна параллель между художественным вымыслом и реальными событиями прослеживается в образе Лейна Кутеля, «кавалера» Фрэнни. Уже давно всеми признано, что Лейн из рассказа имеет своим прототипом первого мужа Клэр. Тем не менее Сэлинджер изображает Лейна надутым и высокомерным, чересчур рассудочным, чтобы соответствовать духовным запросам Фрэнни. В реальной жизни религиозное просветление, приписанное в рассказе Фрэнни, испытал Моклер, хотя, быть может, именно оно обернулось духовным кризисом для Клэр.

Похоже, что основные линии сюжета «Фрэнни» Сэлинджер наметил задолго до короткого замужества Клэр. Более того, не исключено, что идея рассказа зародилась одновременно с идеей «Над пропастью во ржи». Когда «Голубой период де Домье-Смита» был отвергнут «Нью-Йоркером» в 1951 году, Сэлинджер сказал Гасу Лобрано, что собирается написать «ту самую историю про колледж», так что, если даже Сэлинджер и насытил «Фрэнни» многочисленными деталями собственной жизни, сам рассказ ни в коем случае не является изложением того, что случилось с ним самим. Многие персонажи Сэлинджера нередко имели прототипами реальных людей, но очень скоро авторское воображение брало верх и источники отступали на второй план. Поэтому Лейн Кутель может напоминать Колмана Моклера не более, чем Роберт Экли — конкретного одноклассника Сэлинджера, а Рэймонд Форд — Чарльза Хэнсона Тауна.

«Фрэнни» — это история молодой женщины, начинающей сомневаться в ценностях, которым поклоняются окружающие ее люди. Считая, что жизнь не может сводиться лишь к достижению эгоистических целей и к конкуренции, она решает заняться поисками духовного пути к счастью. Когда, отчаявшись получить ответ на свои вопросы, Фрэнни случайно обнаруживает маленькую зеленую книжку под названием «Путь странника», она немедленно к ней приникает. Читателю вскоре сообщается, что Фрэнни настолько захвачена ее содержанием — историей русского крестьянина-странника, который стремится выполнить библейское наставление «молиться неустанно», — что сама становится горячей приверженкой приведенной в книге Иисусовой молитвы: «Господи Иисусе Христе, помилуй мя». Она повторяет эту молитву как мантру, пока слова не начинают звучать в одном ритме с сердцебиением и не захватывают все ее существо.

На первый взгляд рассказ «Фрэнни» кажется вполне традиционным литературным произведением. Он состоит почти полностью из диалога, в нем два беседующих персонажа, а место действия почти не меняется. И тем не менее в нем особенно отчетливо проявляется умение Сэлинджера сдвигать повествовательную перспективу. В самом начале читатель вводится в курс дела с помощью повествования от третьего лица, с готовностью обнажающего мотивы и мысли персонажей. Но стоит читателю освоиться с ситуацией, подсказчик исчезает. Когда Фрэнни начинает конфликтовать со своим молодым человеком, Лейном, повествователь перестает открывать ее мысли, заставляя читателя концентрировать внимание на диалоге и самостоятельно догадываться о ее мотивах. К концу рассказа повествование сводится к сухому изложению событий и вся ответственность за интерпретацию ложится исключительно на читателя.

Каждую строчку своего рассказа Сэлинджер пропитывает символикой, определяющей место Фрэнни в мире, но не делающей ее частью этого мира. Она сама становится странником, бредущим через американские джунгли «липовых» тщеславных «эго» в поисках некой неясной правды. Сэлинджер воскрешает уже использованные некогда образы, чтобы обозначить духовную дилемму Фрэнни. Он возвращается к образу сэндвича с цыпленком из рассказа «Перед самой войной с эскимосами» как к символу святого причастия, на сей раз дополняя его обычным стаканом молока. Для объяснения состояния Фрэнни он также заимствует из «Тедди» сравнение самодовлеющей, сконцентрированной на собственном «я» рассудочности с духовным отпадением от благодати. С того самого момента, как Фрэнни и Лейн занимают места в дорогом французском ресторане, Сэлинджер начинает проводить параллель между личностью Фрэнни и странником из «Пути странника».

Самый емкий символический образ рассказа помещен в его композиционном центре и знаменует смещение перспективы повествования. Этот эпизод, построенный на сочетании выразительных деталей, описаний и жестов, пожалуй, более всего напоминает позднейшую повесть «Зуи».

Лейн начинает хвалиться своей курсовой работой о Флобере. Его разглагольствования о литературе и ее изучении звучат по-менторски напыщенно. Фрэнни прерывает его замечанием, что он «разговаривает совсем как ассистент профессора», «портящий все, за что берется». Лейн неприятно поражен, а Фрэнни чувствует, что больше не может его слушать. Она удаляется в дамскую комнату, где забегает в самую дальнюю кабинку и, застыв в напряженной утробной позе, разражается рыданиями. Здесь перед нами образ существа, чье стремление обрести истину натыкается на преграды, обступающие его подобно четырем стенам кабинки. Преграды эти — эгоизм, рассудочность, фальшь и конформизм. Фрэнни пытается отрешиться от них, «погрузив все образы в черную пустоту», однако тщетно. В отчаянии она заходится слезами, но не из-за духовного смятения, а потому, что весь мир противостоит ей на выбранном ею истинном пути. И лишь маленькая зеленая книжечка, прижатая к сердцу, дает Фрэнни силы внутренне собраться и жить дальше.

Фрэнни кажется, что она сходит с ума. Но она не теряет разума. Просто несколько сдвигается ее ощущение реальности. Она отбрасывает условности, многое заслонявшие от нее прежде, материальный мир меркнет в ее глазах, и она переходит в другое измерение. Условности и внешние очертания вещей теряют свою реальность. Встряска происходит не только эмоциональная и духовная, но и физическая. Фрэнни бледнеет, лоб ее покрывается испариной, ей становится плохо.

Потерявшую сознание от полного физического изнеможения Фрэнни переносят в кабинет директора ресторана. Возвращение Фрэнни к жизни перетекает в финальную сцену рассказа, поданную как постепенно меркнущее изображение и без всякого авторского комментария: «Оставшись в одиночестве, Фрэнни лежала не двигаясь, все еще глядя в потолок. Губы у нее беззвучно зашевелились, безостановочно складывая слова».

По мере того как Фрэнни все более подпадает под власть Иисусовой молитвы, в ней появляется все больше одухотворенности. И все же она не предстает ни героиней, ни святой. Обретенное ею мировоззрение лишено любви. Оно заключает в себе своеобразный снобизм. В нем не меньше пренебрежения к другим, чем в насмешках Лейна над теми, кого он считает интеллектуально ниже себя. Фрэнни права в своем осуждении Лейна, однако в ее собственной духовности содержится элемент презрения, способный перевесить то благое, что эта духовность в себе несет.