Георгий Гупало - Мы – русские! Суворов: Жизнь, слова и подвиги великого русского полководца А.В. Суворова

Один генерал любил говорить о газетах и постоянно повторял: «В газетах пишут…», «По последним газетам…» и т. д. Суворов на это выразился: «Жалок тот полководец, который по газетам ведет войну. Есть и другие вещи, которые знать ему надобно и о которых там не печатают».

Суворов получил от одного генерала просительное письмо об определении его в армию, написанное прекрасным, отличным слогом, так что этого нельзя было не заметить. «Да, хорошо написано, – сказал Суворов, – но мне нужны воины, а не дипломаты. Мой Багратион так не напишет, зато имеет присутствие духа, расторопность, отважность и счастье. Ум его образован более опытами, нежели теорией. В беседе его не увидишь, но он исполняет все мои приказы с точностью и успехом. Вот для меня и довольно».

В присутствии Суворова читали книгу, в которой было сказано, что один персидский шах, человек кроткого нрава, велел повесить двух своих журналистов за то, что они поместили напечатать в своих листках две неправды. «Как! – воскликнул Суворов. – Только за две лжи? Если бы такой шах явился у нас, исчезли бы все господа европейские журналисты! Не сносить бы головы ни одному из них!»

Случился у Суворова спор о летах двух генералов. Одному было действительно пятьдесят лет, а другому сорок. Но Суворов начал уверять, что сорокалетний старее пятидесятилетнего. «Последний, – говорил он, – большую часть жизни своей проспал, а первый работал на службе денно и нощно. Итог выходит, что сорокалетний чуть ли не вдвое старее пятидесятилетнего». «По этому расчету, – сказал маркиз Шателер, – вашему сиятельству давно уже минуло за сто лет». «Ах нет! – отвечал Суворов, – раскройте историю, и вы увидите меня там мальчишкой». «Истинно великие хотят всегда казаться малыми, но громкая труба молвы заглушает их скромность», – возразил Шателер. Суворов зажмурился, заткнул уши и убежал.

Некто вздумал назвать Суворова поэтом. «Нет! Извини, – возразил он, – у поэта вдохновение, а я складываю только вирши».

Костров посвятил Суворову свой перевод Оссиана. Граф во всех походах имел его с собой и говорил: «Оссиан, мой спутник, меня воспламеняет. Я вижу Фингала, в тумане, на высокой скале сидящего, слышу слова его: «Оскар, одолевай силу в оружии, щади слабую руку». Честь и слава певцам! Они мужают нас и делают творцами общих благ».

Однажды в большой праздник пришел Кулибин к Потемкину и встретил там Суворова. Как только завидел Суворов Кулибина из другого конца залы, быстро подошел к нему, остановился в нескольких шагах, отвесил низкий поклон и сказал: «Вашей милости». Потом, подступив к Кулибину еще на шаг, поклонился еще ниже и сказал: «Вашей чести». Наконец, подойдя совсем близко к Кулибину, поклонился в пояс и прибавил: «Вашей премудрости мое почтение». Затем, взяв Кулибина за руку, он спросил его о здоровье и, обратясь ко всему собранию, проговорил: «Помилуй Бог, много ума! Он изобретет нам ковер-самолет!»

Однажды у Суворова были Дерфельден, австрийский генерал Карачай и еще некоторые служившие с ним во время Турецкой войны. Суворов начал с Карачаем говорить по-турецки. Тот отвечал ему с большим трудом, извиняясь, что позабыл. Наконец после многих разговоров Суворов спросил: «Зачем не взяли мы тогда Константинополь?» Карачай отвечал на это, смеясь, что это было бы не так-то легко. «Нет, – возразил Суворов, – безделица! Несколько переходов при унынии турок, и мы в Константинополе, а флот наш в Дарданеллах». Тут остановили его Карачай и Дерфельден, утверждая о трудностях пройти их. На это Суворов отвечал: «Пустяки, наш Ельфинстон в 1770 году с одним кораблем вошел туда, не удостоив их и выстрела: посмеялся этой неприступности музыкою на корабле и возвратился, не потеряв ни одного человека. Знаю, что после барон Тот укрепил Дарданеллы. Но турецкая беспечность давно привела их в первобытное бездействие. Прочитайте описание Дарданелл Еттона, бывшего долгое время английским резидентом при Оттоманской Порте, и вы разуверитесь. Наш флот там был бы, но миролюбивая политика, остановившая его паруса и руль, велела ветрам дуть назад».

Секретарь Суворова Фукс принес для подписи приказ, в котором был прописан весь его титул. Суворов все это вымарал и написал своей рукой: «Суворов приказал». «Не правда ли, так лучше?» – спросил он после этого у Фукса. «Да, – отвечал последний, – довольно сказать «Цезарь приказал», а еще лучше «он приказал», потому что кто не знает этого «он», которому все повинуется». Суворов с улыбкой взглянул на Фукса и сказал: «Вижу, что ты двенадцать лет служил при Безбородке».

Говорили об одном военачальнике, бездействие которого походило на трусость. Вот что возразил на это Суворов: «Нет, он храбр, но бережет себя, хочет дожить до моих лет».

Суворов по мере успехов Наполеона переменял ему разные имена и жаловал из «молокососов» в «мальчики», а потом уже называл «молодым человеком» и так далее. Часто, пересчитывая Бонапартовы победы, он восклицал с жаром: «Мне, старику, становится уже завидно!»

Один офицер ничего не пил, кроме воды, но был пренесносный, пустой болтун. Суворов прозвал его «водопьяновым» и сказал: «Он пьет одну воду, но без хмелю колобродит пуще пьяного. Зато есть у меня приятель К., который в духе ржаных и виноградных соков поет Гомером и воспел Велизария». Этим именем называл он иногда себя.

На совет доктора съездить на теплые воды Суворов отвечал: «Помилуй Бог! Что тебе вздумалось? Туда посылай здоровых богачей, прихрамывающих игроков, интриганов и всякую сволочь. Там пусть они купаются в грязи, а я истинно болен. Мне нужна молитва, в деревне изба, баня, кашица и квас».

С дамами Суворов был забавно учтив. Он следовал наставлению лорда Честерфильда своему сыну: хвалить прелести каждой дамы неустанно. И Суворов, беседуя с ними, уменьшал всегда их года. Когда в Милане одна тридцатилетняя герцогиня представила ему свою двенадцатилетнюю дочь, Суворов притворился, будто не верит. «Помилуйте, сударыня, – сказал он, – вы еще молоденькая прелестная девушка». Но когда узнал от нее, что она с мужем в разводе, воскликнул: «Я никогда еще не видал на свете чудовища, пожалуйста, покажите мне его».

Во время своего пребывания в Херсоне Суворов познакомился на вечеринке с сестрой нашего знаменитого адмирала Круза. Суворов узнал, что ее муж, капитан первого ранга Вальронд, разжалован в матросы. Тронутый несчастным положением этой благовоспитанной дамы Суворов в день отъезда своего в армию, садясь в кибитку, сказал ей: «Молись Богу. Он услышит молитву твою!» И по взятии Варшавы написал в Петербург: «Знаю, что матушка-царица меня наградит, но величайшая для меня награда – помилование Вальронда». И просьба Суворова была уважена.