Георгий Соломон (Исецкий) - Среди красных вождей

Россия встретила меня недружелюбно. Началась борьба за существование. Потянулись долгие тусклые годы, полные всякого рода личных напастей. Несколько лет я провел, возясь с болезнями, докторами, вынес две серьезные операции. Далее пошли долгое лечение, пребывание в санаториях и на водах… Я отошел от революционной работы — не до того уж было…

С Лениным мои сношения оборвались сами собой. Лишь изредка я получал от него и передавал ему поклоны через случайно встречавшихся общих товарищей. Так, от одного из них я узнал — это было уже во время войны, примерно в 1916 году, — что Ленин крайне бедствует. Я принялся собирать для него средства. Сборы шли плохо: интерес и к революции, и к Ленину в обществе упал. Не могу удержаться, чтобы не сказать несколько слов об отношении Красина в это время к Ленину.

— Ну, Хромушка [110], — обратился я к нему, — раскошеливайся, брат. — И я объяснил ему, в чем дело. К моему несказанному удивлению, Красин слушал меня с каким-то деревянным и скучающим выражением лица. Меня это неприятно поразило и как-то, если можно так выразиться, обескуражило и лишило всякой самоуверенности.

— Все это очень хорошо, — довольно резко, не дослушав до конца, оборвал он меня, — но только я не желаю принимать участия в этом сборе… — И он в упор, вызывающе посмотрел мне в глаза холодным взглядом. Я оправился, овладел самим собой и стал дружески настаивать.

— Эх, Жоржетта (так интимно часто называл он меня), право, ты совершенно напрасно настаиваешь… Ты не знаешь Ильича так хорошо, как знаю его я… Но оставим этот вопрос, [111]Жоржетта, ну его к черту… Давай пойдем завтракать, уже время.

Он жил с семьей в Царском Селе, откуда и ездил каждый день в Петербург в свое правление (Сименс и Шуккерт), а потому завтракал в ресторанах. В этот раз он потащил меня к знаменитому Кюба. Но я не отставал от него и за завтраком и настаивал на своем.

— Ну, ладно, — сказал он наконец, — чтобы сделать тебе удовольствие, вот тебе моя лепта… — И он вынул из бумажника две «синенькие» (пятирублевки. — Ред.). Но я резко отклонил это «даяние» и, выругавшись, вернул ему его, сказав, что обойдусь и без его лепты.

— Вот и великолепно, — ответил он, хладнокровно пряча свои десять рублей снова в бумажник. — Не сердись, Жоржетта, но, право, Ленин не стоит того, чтобы его поддерживать. Это вредный тип, и никогда не знаешь, что, какая дикость взбредет ему в его татарскую башку, черт с ним!..

На этом наш разговор и прекратился… Я имею в виду написать мои воспоминания специально о Красине, и в них я коснусь подробно отношений Красина с Лениным.

Но вот Россия докатилась до 1917 года. Я принимал, начиная с конца февраля, довольно деятельное участие в народном революционном выступлении, так просто и легко угробившем, не сомневаюсь, навсегда российскую монархию.

В знаменитом пломбированном вагоне Ленин возвратился в Петербург (апрель 1917 г., проехав из Швейцарии через Германию в закрытом вагоне с группой социал-демократов. — Ред.). Я лично не разделял по поводу его приезда восторгов моих старых товарищей, с которыми у меня под влиянием революционного движения вновь установились оживленные связи. Поэтому я и отказался принять участие в торжественной встрече его, когда он прямо с поезда Финляндской ж.д. сразу же поместился на поданный ему специально броневик и, зычным голосом закричав: «Товарищи!», обратился к многотысячной толпе со своими, ставшими теперь историческими, речами. Но спустя несколько дней Ленин заехал ко мне в редакцию «Известий Петербургского Совета депутатов солдат и рабочих», одним из редакторов которых я состоял. Он не застал меня, и через несколько дней я, по его просьбе, зашел к нему в редакцию «Правды».

В то время Ленин, выступая на митингах, зло и резко характеризовал Временное правительство. На эту-то тему мы с ним частенько беседовали, вполне сходясь в нашем отрицательном отношении к гг. керенским разной воды. Самого Керенского Ленин зло называл министром из оперетки «Зеленый остров». Встречался я с ним и в особняке Кшесинской (балерина, любовница Николая II. — Ред.). Встречались мы с Лениным наружно очень дружески, чему способствовало и то, как он относился к таким современным политическим вопросам, как война, мир, немедленный созыв Учредительного собрания… Впрочем, его отношение к этим вопросам известно всему миру, и мне не приходится останавливаться на этом. Отмечу только исторического порядка ради, что в то время все население Петербурга и все партии, кроме «кадетской», стояли на почве тех же требований, которые предъявлял и Ленин. Я лично в отношении мира примыкал к тому течению, которое резко и властно было выражено основными лозунгами мартовской революции (речь идет о Февральской революции 1917 г. — Ред .), на знамени которой стояло требование мира без аннексий и контрибуций, с восстановлением довоенных границ всех воюющих государств.

Но группа, захватившая власть в порядке революции, с Керенским во главе, имела «мужество» пойти наперекор всенародным требованиям и сделала попытку повернуть колесо истории в угодную ей сторону, чем и провоцировала, бессмысленно провоцировала разделение народа на группы, что вызвало смуту, зародыши гражданской войны, оттолкнув здоровые элементы революции от той средней пропорциональной, в которой — это было ясно для всех, кроме правительства гг. керенских, — заключалось спасение России. И, произведя это преступное разделение революционных масс, быстро разочаровавшихся в своих официальных вождях, неудовлетворенных нелепыми затяжками с созывом (бланки-де нельзя так скоро приготовить?!) Учредительного собрания и пр., Временное правительство, надо полагать, в силу желания подольше оставаться у чисто диктаторской власти, пошло ва-банк, издеваясь над массами, над основными лозунгами мартовской революции… Et deinde bolschevismus!..

Вот при таких-то условиях 21 апреля 1917 года (позорная дата) министр иностранных дел Временного правительства (П. Н. Милюков. — Ред.) выступил с печальной памяти требованием мира на условии, чтобы проливы и Константинополь остались за Россией… К сожалению, подробный историко-политический анализ этого события, могущий составить собою отдельный трактат, не входит в задачу автора настоящей книги, почему я и оставляю его пока в стороне и буду продолжать мое повествование…

Это более чем ошибочное и просто легкомысленное требование не могло, конечно, не подлить масла в огонь и вызвало, как и следовало ожидать, бурный неорганизованный народный протест… Это явилось обильной водой на колеса сравнительно слабо вращающейся мельницы Ленина и его стремлений. И Ленин злорадно, по-мефистофельски злорадно ликовал, сразу же поняв, что это сулит его стремлениям… Я видел его в это время, в день, когда Петербург вдруг снова стал ареной народных волнений. О, как он злорадствовал, и он, и разные Зиновьевы, окружавшие его!..