Георгий Соломон (Исецкий) - Среди красных вождей

Было воскресенье, банк был закрыт… Между тем Седельников, не по разуму решительный и глубоко истерический, настаивал на том, что он сейчас же «выворотит наизнанку» весь эстонский Государственный банк, вынет золото и увезет его. А золота в банке было на двадцать миллионов рублей. Я позвал к себе Коппа, остановившегося в том же «Золотом льве», сообщил ему о распоряжении Чичерина и Лежавы и высказал свои соображения. Копп согласился со мной, и мы решили немедленно же отправиться к Гуковскому, чтобы сообщить ему эту новость и принять решение совместно. По случаю воскресенья Гуковский был за городом на даче, где жила его семья. Мы отправились туда втроем.

Само собою, я был категорически против, принятия упомянутых мер, которые могли бы только вызвать ненужные и вредные панику, и толки… Мне удалось убедить и Гуковского. И немедленно же по возвращении в город я бросился к прямому проводу, вызвал сперва Лежаву, а потом и Чичерина… Оба эти сановника пребывали в панике… Обычная московско-советская картина… Я с трудом успокоил их обоих, заверив, что о движении Балаховича, скитающегося и прячущегося почти в полном одиночестве, нет никаких сведений, и потому нельзя поднимать шум и вносить в общественное мнение тревогу, что нам совсем не на руку…

Уж не знаю, как и от кого, но в «Петербургской гостинице» уже ходили всевозможные слухи, укладывались чемоданы и пр. — все то, что мне приходилось уже несколько раз описывать выше. Я успокоил эти тревоги. Но на мое горе, Седельников, испросив по прямому проводу разрешение у Лежавы, остался на неопределенное время в Ревеле и по экспансивности своей бурной натуры и по усердию, а не по разуму вмешался в наши внутренние дела, обостряя и без того тяжелые отношения между мною и Гуковским. Но об этом ниже…

В скором времени по моему требованию Линдман представил окончательный счет по экспедиции товаров, требуя около четырех с половиною миллионов эстонских марок. Я поручил Ногину проверить этот счет не только формально, но и по существу.

Делаю необходимую оговорку. Конечно, я не собираюсь говорить во всех деталях о подвигах Гуковского, я привожу подробности лишь некоторых типичных дел, чтобы по ним дать читателю представление о том, как расхищались (а возможно, и сейчас расхищаются) народные средства. Представленная Линдманом в окончательный расчет фактура касалась, главным образом, экспедиции закупленных Гуковским селедок. Они оказались частью совершенно гнилыми, частью протухшими, проржавевшими и тому подобное (не будучи специалистом и позабыв уже многое, не могу точно указать всех недостатков этого залежалого, многолетнего товара). Селедки были укупорены частью в рассохшиеся, частью прогнившие и полопавшиеся бочки, почему из значительного числа их вытек рассол, и товар, говоря языком рыбаков, нуждался в «переработке и обработке», т. е., попросту говоря, в фальсификации с целью сбыть негодные, в общем, к употреблению селедки. Этой операцией, по указанию Гуковского, и был занят Линдман (кстати, принимавший какое-то участие и в поставке, кажется, в качестве посредника), причем «работа» эта производилась почему-то в Нарве, куда для надзора за ней и был Гуковским командирован покойный Маковецкий. Но Маковецкий был честный человек, и все попытки Линдмана «заинтересовать» его в этом деле не увенчались успехом. Маковецкий вел учет работам и материалу, затраченному на них, т. е. соли, лесным материалам, гвоздям и пр. Поэтому для окончательной проверки счетов Линдмана я передал всю эту отчетность Маковецкому, который, сверив все статьи представленного счета со своими записями, точно установил, что Линдману вместо четырех с лишним миллионов причитается всего немного более восьмисот тысяч эстонских марок.

Проверка эта заняла много времени — более недели, если не ошибаюсь. Линдман же чуть не ежедневно приставал с требованиями «урегулировать счет», причем на этом настаивал и Гуковский. Естественно, что до окончания проверки я не мог разрешить уплату. И вот однажды Линдман явился ко мне с настоятельным требованием уплатить ему хотя бы часть, что-то около семисот тысяч марок, которые-де нужны ему для расчета с рабочими и за материал. Я опять отказал. Он пошел от меня к Гуковскому, который явился ко мне и стал настаивать, чтобы я уплатил Линдману хотя бы эту часть…

— Проверка не кончена, — ответил я, — но я уже теперь могу сказать, что Линдман страшно преувеличил счет и что ему причитается значительно меньше.

— Линдман — это честнейший человек, — горячо возразил Гуковский, — и я вам ручаюсь, что он ни одной копейки лишней не насчитал… Это я вам говорю… и вы должны ему все уплатить. Вы разоряете несчастного человека, он подаст на вас жалобу в суд… будет скандал!.. Наконец, я требую, чтобы вы уплатили ему все… И вам следует и впредь с ним работать…

Несмотря на эту сцену, я остался при своем.

В тот же день вечером Линдман вновь пришел ко мне. Вид у него был наглый. Он снова стал требовать до учинения с ним окончательного расчета уплатить ему семьсот тысяч. На мой новый отказ он, повторив угрозы, высказанные Гуковским, ушел…

Напомню читателю, что, сговариваясь с Гуковским о распределении между нами обязанностей, я в интересах сохранения престижа, чтобы не деквалифицировать его в глазах эстонского правительства, а также банков и вообще деловых сфер, нашел справедливым, чтобы за ним формально сохранилось право подписи, причем он клятвенно подтвердил мне, что никогда не будет пользоваться своею подписью…

На другой день я получил из банка уведомление об оплате чека, выданного Гуковским на имя Линдмана на сумму около семисот тысяч эстонских марок… На мой вопрос Гуковский нагло ответил мне, что он честный человек, и потому, раз я отказываюсь удовлетворить законное требование Линдмана, он должен был вмешаться… И дня два спустя он прочел мне новый донос, в котором он писал кому-то из своих «уголовных друзей» (кажется, Крестинскому, но, конечно, с копиями всем остальным), как, преследуя его и перенося свою злобу на всех работавших с ним, я, «не останавливаясь перед явной недобросовестностью», отказался покрыть счет Линдмана, экспедитора, честно работавшего у него все время. А потому он, Гуковский, чтобы избежать скандального процесса — ибо «глубоко возмущенный этим, простой, но честный Линдман хотел вчинить иск, обвиняя Соломона в недобросовестном отказе платить — должен был выписать чек за своей подписью, чем, дескать, и потушил готовый разразиться скандал»…

Проверка счетов Линдмана была закончена, и, как я выше упомянул, ему причиталось всего немного более восьмисот тысяч эстонских марок, и, вычтя выданные им Гуковским деньги, я рассчитался с ним. Он требовал всю сумму, угрожал мне и письменно, и на словах судом и прочее. Гуковский лез ко мне, настаивал вместе с Линдманом, но не решался более самостоятельно выписывать чек.