Николай Ващилин - На территории любви Никиты Михалкова

Кайо Марио Гарруба — итальянскому фоторепортёру.

Дед Мороз подарил мне подарок. Деда Мороза звали Андрон Кончаловский /по паспорту Михалков/. Он пребывал, в тот 1984 год, в Америке, сидел без работы и питался чем попало. Нет, работа у него была, но не режиссёром, а преподавателем. Он писал мне в открытках о том, как читает лекции по русской литературе студентам университета в Олбани, тем, которые изучали русский язык. От имени Андрона позвонила из Италии Алла Гарруба и просила встретить их с мужем в Ленинграде и найти за пятьсот долларов администратора на пару недель, хорошо знающего город и его современную жизнь. В Италии 25 декабря празднуют Рождество Христово, а в Новый год принято путешествовать. Её муж, всемирно известный фотожурналист Кайо Марио Гарруба, получил контракт с редакцией журнала "Эспрессо" на фоторепортаж о Ленинграде. После смерти генсека КПСС Брежнева от СССР ждали перемен и открытости. Марио должен был сделать привлекательный репортаж о прекрасном имперском Петербурге, наполовину построенном итальянцами, с теми людьми, которые обитают в нём сегодня. Искать помощника было не нужно. Я сам готов был за пару долларов выпрыгнуть в окно. Андрон об этом догадывался. Зато я не догадывался о том, что Марио давно делает репортажи о жизни в СССР и знают его наши чекисты не только с хорошей стороны. Во времена хрущёвской оттепели Марио умудрился уговорить московского художника Лёву Брусиловского раскрасить красками в своей мастерской голую манекенщицу Галю Милявскую. Когда репортаж появился в итальянском журнале, в ЦК КПСС все члены остолбенели.

Марио с супругой поселились в «Европейской», в шикарном люксе на втором этаже. Приехали они из Москвы на дневном поезде «Юность». Самолёты из Рима тогда летали только в Москву. Алла, полячка по происхождению, прекрасно говорила по-русски и планировала быть между нами переводчиком. Но мы с Марио моментально нашли общий язык из смеси моего французского и родства менталитетов. Марио, уроженец Сицилии, подвижный сухой синьор лет шестидесяти, объехал весь мир, создавая фоторепортажи о замечательных городах и людях. Когда, отхлебнув глоток кофе, он начал говорить об оплате моего труда, то одного, поднятого мною указательного пальца, было достаточно, чтобы мы перешли на язык жестов и письма. Для советского человека пятьсот долларов были огромным капиталом и я еле сдерживал себя, чтобы от радости не пройтись вприсядку вокруг стола.

В Питере светало поздно. Мы встречались в отеле в начале одиннадцатого и шли работать на улицы города. Вдоль и поперёк проходя по улицам, Марио искал выразительные ракурсы. Он попросил меня собрать несколько моделей и одеть их в костюмы времён Александра Пушкина. Юра Хомутянский, преподаватель из Театрального института, где в то время работал доцентом и я, одев цилиндр и накидку, со спины стал очень похож на Пушкина. Оставалось начать сочинять стихи, но Юра тяготел к пантомиме. На женскую роль я пригласил студентку с курса профессора Куницына Олю и решил все кадровые вопросы по обеспечению съёмок. В институте в январе шли экзамены и я был абсолютно свободен. После запрета на выезд во Францию и прикрытия моего курса трюковой подготовки работать в институте вообще не хотелось. Обиделся я на них. Злые они.

Появление иностранца на улицах Питера в январе 1984 года не могло пройти незамеченным. Народ, особенно в зимнее время, напоминал огородных пугал в серо-чёрных лохмотьях. Экзотические зимние шапки из бродячих собак, косивших под волка, создавали ощущение присутствия в зоне заклятых преступников архипелага ГУЛАГ. Воротник из рыжей лисицы вызывал у граждан нездоровый интерес. Что говорить о Марио, который появлялся среди серой, укутанной вязанными шарфами, толпы в серебристом длинном манто гагачьего пуха с белым шёлковым подкладом. Поток прохожих замирал и поворачивался в нашу сторону, как делалось всегда, если граждане видели, что снимается кино. Сюжет с Пушкиным на Невском мы снимали в окружении тысячной толпы зевак. Марио интересовался, почему они не на работе, не строят вожделенный коммунизм? Я шутил, что это агенты КГБ, приставленные наблюдать за его диверсией. Я ждал вопросов от компетентных органов, но их не было. Может быть они тяжело переживали смерть Андропова и прибывали в краткосрочном ступоре. А может объявили забастовку по поводу назначения Генсеком полумёртвого Константина Устиновича Черненко.

Оля украшала нашу компанию не только своей эффектной фигурой, но и купленной по случаю искусственной шубкой «под леопарда». В общем, на третий день наших съёмок на Невском стали появляться организованные группы туристов, любовавшихся издали нашей компанией. Марио, заметив такой интерес, подзывал граждан, как туземцев в Африке, сфотографироваться, но они смущённо бычились и убегали.

Колоннада Казанского собора привлекала Марио Гарруба не меньше, чем лица экскурсоводов музея религии и атеизма, между этих колонн бродивших. Перспектива галереи Гостиного двора или Пассажа насыщалась в его фотографиях покупателями, простаивающими в многочасовых очередях за парой итальянских колготок. Когда Марио увидел прилавок с женским нижним бельём он потерял дар речи и в его старенькой «Лейке» заело плёнку. Забыв об осторожности, он стал судорожно снимать бюстгальтеры, похожие на гамаки и голубые байковые панталоны, больше похожие на защитную форму пожарника. Бдительные продавщицы подняли крик, упрекали нас в шпионаже и унижении достоинства советской женщины. Затерявшись в густой толпе покупателей, мы благополучно скрылись.

В середине дня Марио приглашал нас с Олей на лёгкий перекус и мы искали удобное местечко. Когда я привёл его в битком набитый «Сайгон», он моментально разобрался в ситуации и стал незаметно щёлкать «Лейкой» босховские лица моих авангардистских соотечественников. Сайгоновские завсегдатаи, увидев, что их снимают для западной прессы не наши люди, наперебой позировали и скалили в улыбке свои полузубастые рты. Посыпались предложения от стиляг зайти к ним в гости и запечатлеть их уникальный быт. Марио потерял голову и, забыв про меня, бросался во все стороны. Чтобы разрядить накалившуюся обстановку, я выбрал рыжего бородатого художника- абстракциониста, живущего напротив «Сайгона» и, навешав Марио лапши, что это восходящая звезда, поволок его в мастерскую к новоявленному маэстро Лукка. Дверь открыла престарелая растолстевшая большевичка, которую я навскидку окрестил мамой художника. Возбуждённый Валерий воспринял это как личное оскорбление и начал кричать на английском языке, предназначавшемся для иностранца, явное моё разоблачение "Итс май вайф!" Моя эрудиция в познании питерской фауны была растоптана на глазах у Марио. Но мой гонорар он уменьшать не стал. Он был всем очень доволен.