Женевьева Табуи - 20 лет дипломатической борьбы

– Нет, друг мой, – говорит он, доставая, в свою очередь, из кармана черного пиджака бумагу и протягивая ее Барту, – оставьте своей проект и посмотрите вот этот, он лучше. Он составлен мною и двумя государственными министрами. Именно этот текст мы предложим сейчас на заседании Совета министров, то есть, точнее говоря, вы должны его предложить.

– От вас, господин министр иностранных дел, ускользает истинное положение вещей, – горячится на заседании совета министров Андре Тардье, – и я вам советую не настаивать на своем. Гитлера хватит ненадолго, его судьба предрешена, какое-либо соглашение с ним укрепило бы его положение! А если разразится война, то не пройдет и недели, как он будет свергнут и заменен кронпринцем.

– Наша страна хорошо знает, что вскоре вновь начнется гонка вооружений, – заявляет еще более решительно начальник генерального штаба, – но руководители страны убеждены, что в этой гонке мы сохраним огромное превосходство. Посмотрим еще, сколько времени потребуется Германии, чтобы наверстать в своих расходах на армию сумму в двадцать миллиардов франков, вложенную нами в вооружение нашей страны.

Тогда Думерг передает Барту свою ноту, составленную им вместе с министрами, которой Барту заменяет текст, сформулированный им и Леже.

Барту зачитывает ноту Думерга, выдавая ее за свою собственную. Она написана в категорической форме: никаких возможностей для отступления. Отмечая, что увеличение военных расходов Германии является доказательством того, что рейх перевооружается и что в силу этого факта разрушаются основы всяких переговоров, эта нота устанавливает, что отныне бесполезно вести переговоры с германским правительством, поскольку с настоящего времени оно действует по собственному произволу. Заключение соглашения предусматривало бы возвращение Германии в Женеву. Однако поведение Германии не позволяет предполагать, что у нее имеется хотя бы малейшее намерение когда-либо вернуться туда. В этих условиях Франция не имеет другого выхода, кроме как заняться обеспечением своей собственной обороны и выработкой на конференции в Женеве эффективных гарантий, в которых столь нуждается мир, находящийся под угрозой.

По окончании заседания Совета министров в печать передается следующее коммюнике:

«Совет министров единодушно принял ноту, которую министр иностранных дел Луи Барту составил в согласии с председателем Совета министров в ответ на последнюю английскую ноту. Единогласное одобрение получила нота в редакции, представленной министром иностранных дел».

Вот так пишется история!

На следующее утро, в час, когда является парикмахер, меланхолично настроенный Барту принимает Алексиса Леже в квартире на авеню Марсо.

– Некоторых политических деятелей, – говорит он ему, – обвиняют в том, что они, как флюгеры, всегда повернуты по ветру. Но как раз и нужно повертываться по ветру. Слабость политических деятелей состоит в том, что они, если можно так выразиться, поворачиваются против ветра! Я пережил вчера самый трагический день в моей жизни. Я оказался почти в одиночестве, защищая свой проект ноты. Все министры, за исключением одного, заявили: «Не следует строить себе иллюзий относительно значения германского предложения. Германия маневрирует, чтобы добиться права иметь армию в триста тысяч человек; затем, при обсуждении контрпредложений, она выставит такие требования, что эти контрпредложения окажутся лишенными всякого содержания. Нет, мы отвергаем вашу ноту». Выступить против главы правительства было бы равноценно моей отставке, расколу кабинета, кризису! Мог ли я, автор закона о трехлетней воинской повинности, пойти на то, чтобы вызвать падение правительства национального единства только потому, что я хотел любой ценой договориться с Германией? Общественное мнение сочло бы меня неправым. Общественность враждебно относится к соглашению, она требует энергичных мер, она желает, чтобы Гитлеру дали решительный отпор! Итак, я поступился своим личным мнением ради спасения внутреннего порядка в стране. И я согласился заменить свой проект ноты их проектом!!!

И Луи Барту, столь искушенный во всех политических и парламентских уловках, что его завистники всегда говорят: «Когда Барту некому больше изменить, он изменяет своим настроениям!» – с тех пор отстаивает свои права на авторство этой ноты от 17 апреля с такой горячностью, что в стане его врагов тотчас же заявляют: «Мы хорошо знаем этого Барту! Если он так настаивает на своем авторстве, значит, он тут ни при чем!»

На следующий день известие о решении Франции воспротивиться перевооружению Германии производит сенсацию во всем мире.

На Кэ д’Орсэ происходит встреча Барту и поверенного в делах Англии Кэмпбелла, которая носит кисло-сладкий характер:

– Я очень хорошо знаю, что эта нота вызовет у английского кабинета глубокое разочарование, – говорит Барту со свойственным ему легким гасконским акцентом, – но когда среди членов правительства насчитывается шесть бывших председателей совета министров, из которых пять были министрами иностранных дел, то такое правительство знает, что оно делает, и можно полагать, что оно выражает единодушное желание французского народа, господин посланник!

Действительно, все те поклонники Бриана и Лиги Наций, которые еще несколько лет назад решительно выступили бы против такой политики, ныне, перед лицом поразительно быстрого перевооружения Германии и распространения нацизма, уже не видят другого пути, по которому должна следовать Франция. Но все отдают себе отчет в том, что эта смелая политика вскоре вынудит Францию вновь укрепить свои уже имеющиеся союзы и искать себе новых союзников.

Алексис Леже, напомнив, что он еще не ответил на последнее предложение, сделанное советским послом Довгалевским, «о военном и политическом союзе, более действенном и более тесном, чем он когда-либо был с царской Россией», говорит Барту:

– Господин министр, поверьте мне: для французской игры более чем когда-либо необходима одна карта – русская.

В следующее воскресенье, по просьбе Барту, Алексис Леже увозит его в Кошрель, где Барту хочется побродить по усадьбе Бриана, посидеть на его могиле, собраться с мыслями.

– Нужно маневрировать, – говорит Леже. – Нужно повлиять на изменение концепции русских, которая не принимает во внимание ни Лигу Наций, ни наши обязательства по Локарнским соглашениям.

Прежде чем согласиться на заключение франко-русского пакта, следует выдвинуть ряд условий: ограниченность действия пакта рамками Европы: вступление СССР в Лигу Наций; согласие Кремля на то, чтобы Франция ничего не делала иначе, как коллективно, и на то, чтобы франко-русский пакт мог существовать наряду с другими соглашениями, уже подписанными Францией; и, наконец, необходимо согласие русских на то, чтобы этот коллективный пакт оставался открытым для Германии, то есть чтобы он сделался настоящим новым Локарно, соответственно которому Франция будет гарантировать Россию против Германии и равным образом – Германию против России. И таким образом, – заключает Леже, – русские будут приобщены к европейским концепциям.