Михаил Родзянко - Крушение империи

После председателя Думы говорил председатель Совета министров Горемыкин, потом министр иностранных дел Сазонов. Ему устроили овацию, видимо сильно его взволновавшую. Он долго не мог начать свою великолепную речь. Говорят, ее написал князь Г. Н. Трубецкой.

Сазонов закончил речь со слезами в голосе, и опять его бурно приветствовала вся Дума, встав со своих мест.

За ним министр финансов Барк [96]доложил Думе о блестящем состоянии финансов. Хранившиеся в Берлине деньги были вовремя вывезены. Это заявление было встречено большим одобрением.

После министров говорили депутаты всех партий и национальностей. Все слилось в одном крике: постоять за целость и достоинство родины. Особенно сильна была речь латыша, который заявил:

— Неприятель в каждой нашей хижине найдет своего злейшего врага, которому он может отрубить голову, но и от умирающего он услышит: «Да здравствует Россия».

В день выступления Преображенского полка у Преображенского собора на площади днем был молебен для всего войска. Картина была величественная. В соборе не хватало мест, и полк был выстроен на площади в виде каре. Преображенцы выглядели молодцами. Когда полк проходил в казармы, толпа перед ним снимала шапки. На проводах на вокзале каждый вагон встречали криками «ура». С таким же подъемом провожали и другие части.

После исторического заседания 26 июля [97]Дума была распущена.

После первых боев начали приходить известия с фронта о возмутительной постановке санитарного дела по доставке раненых с фронта. Неразбериха была полная. В Москву приходили товарные поезда, где лежали раненые без соломы, часто без одежды, плохо перевязанные, не кормленные несколько дней. В то же время из отрядов Елизаветинской общины моя жена, попечительница ее, получала известия, что такие поезда проходят мимо их отряда и даже стоят на станциях, а сестер в вагоны не пускают, а стоят они без дела, не развернувшись. Между военным ведомством и ведомством Красного Креста было соревнование. Каждое ведомство действовало самостоятельно, и не было согласованности.

Всех хуже была подача первой помощи у военного ведомства: не было ни повозок, ни лошадей, ни перевязочных средств, а между тем другие организации вперед не пускались. Не было другого выхода, как довести все это до сведения в. к. Николая Николаевича Я отправил ему письмо, в котором указывал на следующее: всеобщий патриотический подъем вызвал к жизни целый ряд добровольных санитарных организаций. Но эти добровольные организации становятся как бы на дороге пресловутым начинаниям военно-санитарного ведомства с Евдокимовым во главе. Чувствуя, что добровольные организации значительно выше по своим качествам, но не желая в этом сознаться, он принимает давно излюбленный прием проволочек, задержек и тормозов. Между тем, раненые ждать не могут, их надо перевязывать и лечить, надо снабжать наступающие в боевой линии части войск летучими отрядами и перевязочными средствами. Терять времени невозможно.

Так как соглашения между военно-санитарным ведомством и добровольческими организациями быть не может, то необходимо возглавить всю санитарную часть армии и тыла одним лицом с диктаторскими правами, которому и поручить привести дело в надлежащий порядок.

Одновременно я поехал к императрице Марии Феодоровне на Елагин остров и рассказал ей, как обстоит дело. Она пришла в ужас.

— Скажите мне, что же нужно сделать? — спросила императрица.

Я посоветовал послать телеграмму Николаю Николаевичу с просьбой заставить начальника военно-санитарной части Евдокимова упорядочить дело и приказать ему допускать к делу организации Красного Креста, которые он систематически отстранял от работы на фронте. Императрица тотчас попросила от ее имени написать телеграмму. В результате предпринятых шагов была получена от в.к. Николая Николаевича телеграмма, а затем письмо, в котором он извещал, что вполне согласен с председателем Думы и что примет меры. Вскоре после этого Евдокимов был вызван в Ставку, а затем верховным начальником санитарно-эвакуационной части был назначен принц Александр Петрович Ольденбургский [98]с диктаторскими правами.

В. к. Николай Николаевич писал мне, что на удалении Евдокимова он давно настаивал, но его не удалили, потому что он пользовался расположением Сухомлинова и императрицы Александры Федоровны, которые убедили государя оставить его на месте. Говорили, что императрица Александра Федоровна настаивала на этом только потому, что желала сделать наперекор императрице Марии Федоровне.

Когда после открытия военных действий выяснилось, что молодая императрица не у дел, был созван верховный совет исключительно в тех видах, чтобы Александре Федоровне дать видное положение в общих работах для войны. Состав совета получился чрезвычайно громоздкий. Председателем была императрица, но председательствующий в заседаниях был председатель Совета министров И. Л. Горемыкин, и поэтому в ведении дела получалась ни с чем несообразная двойственность. Горемыкин старался угадать желание императрицы, а императрица в сущности не знала, что ей надо делать. Главный источник деятельности совета — денежные средства — как бы висел в воздухе, потому что законных ассигновок не имелось, и средства должны были назначаться из военного фонда, который, в свою очередь, находился в распоряжении Совета министров.

Участники совета с первых же заседаний поняли, что обсуждение вопросов будет носить чисто платонический характер и разрешение их будет зависеть, в конце концов, от каких-то других учреждений при полной неясности и неизвестности, как к этим вопросам учреждения будут относиться. Поэтому заседания носили чисто формальный характер, всех тяготили, а присутствие императрицы производило леденящее впечатление.

Вскоре после моего приезда в Варшаву в ноябре 1914 года приехал ко мне уполномоченный земского союза Вырубов и предложил посетить Варшаво-Венский вокзал, где находилось около восемнадцати тысяч раненых в боях под Лодзью и Березинами [99]. На вокзале мы застали потрясающую картину; на перронах в грязи, слякоти и холоде под дождем, лежало на полу, даже без соломы, невероятное количество раненых, которые оглашали воздух раздирающими душу стонами и жалобно просили: «Ради бога, прикажите перевязать нас, мы пятый день не перевязаны». Надобно при этом сказать, что после кровопролитных боев эти раненые были привезены в полном беспорядке в товарных вагонах и брошены на Варшавско-Венском вокзале без помощи. Единственные медицинские силы, которые обслуживали этих несчастных, были варшавские врачи, подкрепленные добровольными сестрами милосердия. Это был отряд польского общества в составе около пятнадцати человек. Нельзя не отозваться с восторгом о самоотверженной деятельности этих истинных друзей человека. Я не помню их фамилий, но от души желал бы, чтобы моя сердечная благодарность русского человека достигла до них, как доказательство сердечного к ним уважения и восхищения. В момент моего приезда на вокзал эти почтенные люди работали третьи сутки подряд без перерыва и отдыха. Глубоко возмущенный таким положением раненых воинов, я немедленно вызвал по телефону начальника санитарной части Данилова и уполномоченного по Красному кресту генерала Волкова. Когда эти лица явились, то мы с ними и Вырубовым стали обсуждать, как выйти из такого трагического и ужасного положения. Генерал Данилов, как и генерал Волков заявили категорически, что у них никаких медицинских сил нет, а между тем при посещении мною одного лазарета Кр. Креста я видел совершенно свободных от дела шесть врачей и около тридцати сестер милосердия. На мое указание, что они должны быть немедленно обращены в дело, генерал Данилов категорически заявил, что он этого сделать не может, так как этот персонал предназначен для обслуживания формирующихся санитарных поездов. И это говорилось, когда на перроне лежало около восемнадцати тысяч страдальцев. Я потребовал от генерала Данилова, чтобы он немедленно озаботился формированием поездов-теплушек для эвакуации раненых с вокзала. Данилов заявил, что он сделать этого не может, так как по распоряжению верховного начальника санитарной части раненые должны следовать внутрь страны не иначе, как в санитарных поездах, которых у него имеется около восьми. Возмущенный таким бездушным отношением к участи измученных людей, я пригрозил, что буду телеграфировать принцу Ольденбургскому о творящемся безобразии и буду требовать, чтобы начальствующие лица были преданы суду и отрешены от должности за преступное бездействие. Страх перед принцем был так велик, что угроза моя подействовала, и они энергично принялись за дело. Нашлись свободные врачи и сестры, и в течение 2–3 дней все раненые были перевязаны и вывезены в тыл.