Михаил Родзянко - Крушение империи

После Самарина у меня был князь Львов, Челноков и Коновалов [243]. Все они одобряли мои действия, поддерживая в том, что настало время говорить одну правду, как бы она ни была неприятна.

После этих двух докладов, Самарина и моего, пошли слухи, что Трепову было предложено составить кабинет доверия из членов законодательных палат. Слухи эти проникли и в газеты, но скоро они заглохли. Протопопов продолжал оставаться министром и постоянным посетителем Царского Села, и все шло по-прежнему. Стали даже говорить, что Дума будет распущена до окончания войны, а затем будут назначены новые выборы. Начались даже как-будто приготовления к новой избирательной кампании. Так как на дворянство и духовенство уже не полагались, то по мысли Протопопова решено было привлечь на сторону правительства крестьян, и с этой целью стали разрабатывать законопроект о наделении крестьян — георгиевских кавалеров — землею в количестве до тридцати десятин, путем принудительного отчуждения от частных владельцев.

В старом Новгороде происходило дворянское собрание. Настроение дворян вылилось в резолюцию [244],в которой необыкновенно ярко были выражены боль и страх за будущее России. Надеялись, что непосредственное обращение высшего сословия к царю приведет к желательным результатам. Дворяне единогласно поручили, чтобы губернский предводитель Будкевич лично передал резолюцию государю. К сожалению, государь не нашел времени принять Будкевича, и резолюция была передана ему через Протопопова. В результате вызвали в Петроград новгородского губернатора Иславина для объяснения и отстранили его от должности.

Представители Антанты в Петрограде. — Полиция и пулеметы. Последняя аудиенция. — Аресты рабочих. — Согласие царя на ответственное министерство и неожиданный отъезд. — Оборвалось…

В конце января в Петроград приехали делегаты союзных держав для согласования действий на фронтах в предстоящей весенней кампании.

На заседаниях конференции с союзниками обнаружилось полнейшее невежество нашего военного министра Беляева [245]. По многим вопросам и Беляев и другие наши министры оказывались в чрезвычайно неловком положении перед союзниками: они не сговорились между собой и не были в курсе дел даже по своим ведомствам. В особенности это сказалось при обсуждении вопроса о заказах за границей. Лорд Мильнер долго молча вслушивался в речи наших министров и затем спросил:

— Сколько же вы делаете заказов?

Ему сообщили.

— А сколько вы требуете тоннажа для их перевозки?

И получив снова ответ, он заметил:

— Я вам должен сказать, что вы просите тоннажа в пять раз меньше, чем нужно для перевозки ваших заказов.

Союзные делегаты выражали сожаление, что, в виду отдаленности России и оторванности ее от общего командования на Западе, они имеют о нас мало сведений. На это министр Покровский [246]предложил создать новую должность комиссара, который был бы на Западе представителем России и по своему положению стоял бы выше наших послов. Присутствовавший на конференции Сазонов, только что назначенный послом в Лондон, возмутился, и между Покровским и Сазоновым начались пререкания. Иностранцам было ясно, что у нас нет ни согласованности, ни системы, ни понимания серьезности переживаемого момента. Это их очень возмущало. Хладнокровный лорд Мильнер, еле сдерживавший свои чувства, откидывался на спинку стула и громко вздыхал. Каждый раз при этом стул трещал, и ему подавали другой.

Французы тоже очень нервничали, и видно было, что недовольны нами. Еще в январе 1916 года во время своего пребывания в Петрограде члены делегации Думерг [247]и Кастельно [248]ездили в Царское Село и к своему изумлению увидели там тяжелые орудия, присланные для нашего фронта из Франции.

Мне сообщили, что петроградскую полицию обучают стрельбе из пулеметов. Масса пулеметов в Петрограде и в других городах вместо отправки на фронт была передана в руки полиции.

Одновременно появилось весьма странное распоряжение о выделении Петроградского военного округа из состава Северного фронта [249]и о передаче его из действующей армии в непосредственное ведение правительства с подчинением командующему округом. Уверяли, что это делается неспроста. Упорно говорили о том, что императрица всеми способами желает добиться заключения сепаратного мира и что Протопопов, являющийся ее помощником в этом деле, замышляет спровоцировать беспорядки в столицах на почве недостатка продовольствия, чтобы затем эти беспорядки подавить и иметь основание для переговоров о сепаратном мире. Слухи эти были настолько упорны, что вызвали смущение не только среди членов Думы, но и среди представителей союзных держав. Члены Особого Совещания по обороне решили на первом же заседании поднять вопрос о французской артиллерии и пулеметах. Они запросили военного министра Беляева, по какому праву он без санкции Особого Совещания передал такое огромное количество оружия, которое нужно на фронте, — в ведение министерства внутренних дел. Беляев обещал дать ответ на том же заседании, но не дал, а когда вопрос был снова поднят, министр старался прекратить прения. Члены Гос. Совета Стишинский [250], Гурко и Карпов горячо поддержали меня, когда я протестовал, доказывая, что военный министр обязан дать отрет Совещанию и не может ему зажимать рот. Не добившись ничего, члены решили прибегнуть к крайней мере и просить государя председательствовать на следующем заседании. Члены Совещания единогласно вынесли такое решение, напомнив, что государь сам обещал председательствовать в особо важных случаях. Беляев, однако, стоял на своем и отказался передать постановление Совещания царю, говоря, что это несвоевременно и что государя не следует тревожить такими не первостепенными вопросами. Тогда члены Совещания изложили свою просьбу письменно, и я отправил их записку вместе со своим очередным докладом. Никакого ответа не последовало.

10 февраля мне была дана высочайшая аудиенция. Я ехал с тяжелым чувством. Уклончивость Беляева, затягивавшего ответы на важные вопросы, поставленные Особым Совещанием, нежелание царя председательствовать — все это не предвещало ничего хорошего.

Необычайная холодность, с которой я был принят, показала, что я не мог даже, как обыкновенно, в свободном разговоре излагать свои доводы, а стал читать написанный доклад. Отношение государя было не только равнодушное, но даже резкое. Во время чтения доклада, который касался плохого продовольствия армии и городов, передачи пулеметов полиции и общего политического положения, государь был рассеян и, наконец, прервал меня:

— Нельзя ли поторопиться? — заметил он резко: — меня ждет великий князь Михаил Александрович пить чай.