Михаил Кольцов - Испанский дневник

Стрельба приутихла, люди ждут и не расходятся, наступает нечто вроде перемирия. Видно, как сверху, из академии, спускается группа солдат и, позади них, наблюдая, трое молодых фашистских офицеров. Они выходят через пролом в стене, куда входил священник, и останавливаются в пятнадцати шагах от дружинников и горожан. Обе стороны смотрят друг на друга молча, с огромным интересом, затем один из осажденных неуверенно просит покурить:

– Прямо смерть без табака!

Тотчас же двое дружинников вытаскивают бумажные пачки с сигаретами. Другие вслед за ними лихорадочно шарят в карманах и ищут табак. Все в крайнем азарте; видно, что каждый из них будет по-детски неутешен, если не сможет потом похвастаться, что дал мятежнику покурить. Сержант вмешивается в это дело, он разрешает только двоим и себе самому подойти к фашистам с сигаретами.

Они отрывисто переговариваются.

– Сдавайтесь! Вас обманули! Переходите к нам, к правительству!

– Нет. Мы выполняем приказы наших командиров.

Офицеры, довольно истощенные на вид, обрывают разговор:

– Вы думаете купить их за пачку сигарет? Это не выйдет.

Молодой парень из осажденных, с обвязанной грязной тряпкой пораненной головой, бормочет негромко:

– Нам все равно, кто нас расстреляет, – что это правительство, что то.

Сержант повысил голос:

– Это неправда! Это ложь! Правительство не расстреливает солдат-мятежников, которые добровольно складывают оружие. Мы наказываем только вожаков, фашистских зачинщиков. Вас обманывают! Солдаты, образумьтесь! Схватите ваших тюремщиков и выйдите из Алькасара! Мы давно разгромили бы вас и уничтожили, если бы не наши жены и дети, которых вы держите заложниками. Но поверьте: еще день-два – и терпение наше кончится. Если мы пожертвуем жизнью дорогих нам существ, поймите, как ужасна будет расправа с вами.

Кто-то из мятежников крикнул истерически:

– Зачем это все? Зачем разрушать Испанию?

Все дружинники хором, наперебой отозвались:

– Кто же её разрушает? Это вы, паскуды, её разрушаете, негодяи, собаки вы этакие!

Началась перебранка, стороны разошлись, не стреляя.

Ровно в полдень каноник вышел через пролом стены, опять с поднятым кулаком, только вместо распятия он держал кончиками пальцев конверт. С ним шел фашистский офицер, они встретились с представителями республиканцев, и дальше каноник зашагал уже среди большой толпы дружинников. Он вошел в штаб Барсело, в здание почты, – там началось заседание. Через двадцать минут поп вышел и уехал в автомобиле в Мадрид.

Я спросил у гражданского губернатора, потного и важного молодого человека, что дали переговоры.

– Пока ничего особо существенного.

– А письмо? Это были условия мятежников?

– Это было частное письмо, от полковника Москардо своей жене.

– От Москардо, командира мятежников? Его жена здесь? В Толедо?

– Она в Мадриде.

– В тюрьме?

– На свободе, в санатории. Вас это удивляет?

– Письмо будет передано?

– Конечно.

– Это что, галантность?

Он посмотрел долгим, пронзительным взглядом.

– Это великодушие.

– А они в это время морят голодом и пытают жен и детей толедских граждан и прикрываются их телами от снарядов и бомб!

Он продолжал смотреть пронзительно и с оттенком торжественной невменяемости.

– Да, а они в это время морят голодом и пытают жен и детей толедских граждан и прикрываются их телами от снарядов и бомб. И посмотрим, кто победит. Вы в Испании, синьор, вы в стране Дон-Кихота.

Толпа вокруг почты рассеялась, пушка опять начала палить по замку – раз в три минуты, из четырех снарядов один разрывается. Мы завтракали с солдатами в старом монастыре Санта-Крус, превращенном в музей, а теперь из музея в казарму и осадный блокгауз. На дубовых подставках стояли могильные плиты с еврейскими письменами. Журналисты французы судачили о смысле и значении сказанных мне гражданским губернатором слов.

– Для Кольцова он просто изменник. Если что-нибудь не клеится, большевики тотчас же подозревают вредительство и предательство.

– А Дон-Кихот в их представлении – это, вероятно, вредный либерал…

– Подлежащий изгнанию из среды сознательных марксистов…

Я огрызнулся:

– Молчите о Дон-Кихоте! Мы с ним больше в ладах, чем вы. За время советской власти «Дон-Кихот» издан у нас одиннадцать раз, а у вас во Франции?.. Вы умиляетесь Дон-Кихоту и оставляете его без помощи в смертный час борьбы. Мы критикуем его и помогаем.

– Критиковать надо тоже, входя в естество…

– А что вы понимаете в естестве! Сервантес любил своего Кихота, но гражданским губернатором назначил не его, а Санчо Пансу. Добрый Санчо никогда не присваивал себе высоких доблестей своего шефа. А эта сволочь – это не Кихот и не Санчо. Ведь у него в кабинете не снят телефон, прямой провод с Алькасаром!

Журналисты вскочили.

– Телефон? Вы шутите! В кабинете у губернатора?!

– Проверьте у полковника Барсело. Телефон оставлен «на случай пожелания мятежников сообщить о намерении сдаться».

Они ушли, взбудораженно переговариваясь.

Поутру на узенькой улице Сан-Херонимо стоит очередь за молоком.

Очередь как очередь – человек пятьсот домохозяек, в потертых, темных, затрапезных платьях, с ребятишками вокруг.

Очередь как очередь, только дверь в молочную лавку украшена каменными примитивами XV века, а в небе кружится «Юнкерс» и через каждые двадцать-тридцать секунд грохочет густой, басовый взрыв.

И ребятишки, черноглазые, черномазые, беспрерывно спорят:

– Это бомба!

– Нет, это снаряд из Санта-Крус.

Толедские ребятишки научились отличать взрывы снарядов, бомб, динамитных пакетов, пулеметную стрельбу мятежников от республиканской.

Но они забыли вкус мяса, забывают вкус молока и жадно, настойчиво выпрашивают кусочки сахара. Они охотно совершают обмен: два, или пять, или даже десять патронных гильз на кусочек сахара; три месяца назад так же бегали за туристами с образками и иллюстрированными открытками. Они предлагают осколки снарядов и даже целые, неразорвавшиеся. У них при этом хитрые физиономии: снарядов, снарядных осколков здесь сколько угодно, а сахар такая роскошь…

Я завязал разговор с пожилыми доньями в очереди – их смешит ломаная испанская речь. Откуда этот человек?

Узнав, что русский, приходят в неописуемое удивление. Очередь нарушается, все тесно обступают кругом, жмут руку, смеются, хлопают по спине. Почтенные, дородные кастильянки расцветают приветливыми, веселыми улыбками.

– Мы уже читали и слышали по радио письмо от женщин с Трес Монтаньяс. Это ангелы, а не люди. Если бы мы могли наши печальные сердца вынуть из груди, мы послали бы их нашим сестрам туда.