Ян Карский - Я свидетельствую перед миром

Люциан оборвал сестру:

— У нас нет никаких доказательств.

— Доказательства, доказательства! — Данута воздела руки к небу. — Какие тебе нужны доказательства? Хочешь, чтоб он собственной рукой написал и вручил тебе свое признание? Не будь наивным, братец!

— Нам нужны доказательства. Мы не имеем права действовать как нацисты и казнить людей, чья вина не доказана. Рано или поздно Булле себя выдаст. Когда это произойдет, мы им и займемся.

Дануту такой ответ не устраивал, но брат не дал ей возразить, сменив тему разговора:

— Так вот, Витольд, идея с письмом была отличная, и ты блестяще ее осуществил, а что дальше? У тебя есть еще какой-нибудь план?

— Есть. Это, конечно, совпадение, но я тоже размышлял о фольксдойче. Я бы хотел кое-что предпринять и позаботиться о том, чтобы они получили по заслугам.

У Дануты глаза заблестели от радости.

— Вот уж тут я помогу тебе с величайшим удовольствием! Но что именно ты собираешься делать?

За меня ответил Люциан:

— Думаю, Витольд хочет использовать метод записи в добровольцы. Я угадал?

— Угадал. Этот метод был успешно применен в Германии и кое-где в Польше. Можно попробовать и здесь сделать то же самое.

И снова закипела работа. Данута усердно мне помогала. Ей было поручено собрать и сверить списки фольксдойче, я же пустил в ход все свои литературные способности и выступил в новом жанре.

На этот раз я писал не воззвания к польскому народу, призывающие к сопротивлению, а письма нацистским властям, в которых выражалось горячее желание сотрудничать с ними. Каждое письмо было подписано именем какого-нибудь фольксдойче. Чтобы хитрость не раскрылась, послания должны были отличаться друг от друга. Вариантов было много, но центральный тезис один, подходящий для всех нацистских неофитов:

Фюрер пробудил во мне сознание причастности к германскому народу, поэтому обращаюсь к Вам со следующим прошением. В настоящее время я служу великому рейху в качестве земледельца (торговца, полицейского и т. д.). Но не могу больше оставаться пассивным свидетелем того, как мои героические немецкие братья приносят себя в жертву. Я хочу лично участвовать в действиях славной немецкой армии и настоящим письмом изъявляю просьбу удостоить меня чести быть зачисленным в ряды вермахта. Для меня будет огромным счастьем служить в Вашей армии. Надеюсь, мои патриотические чувства будут в ближайшее время вознаграждены приемом в воинскую часть и отправкой на фронт…

Это и был метод «записи в добровольцы». Такие прошения отправлялись в оккупационные органы власти от имени фольксдойче. Для вящего правдоподобия мы старались не повторяться. Письма различались по стилю, деталям, адресам получателей, но суть была одна: новообращенный нацист приносил самого себя в дар своим «господам».

Когда Данута, с такой радостью одобрившая мою затею, прочитала первое письмо, восторга у нее сразу поубавилось. Потрясенная до глубины души, она смотрела на меня с необычной серьезностью. Я понимал: при всей своей ненависти к гнусным предателям из числа фольксдойче, при всем презрении к их подлости, она считала, что проделывать с ними такой трюк слишком жестоко.

— Я знаю, что творится у тебя в душе, Данута, — сказал я ей. — Ты думаешь, что мы не должны опускаться до таких методов. Но надо исходить из реального положения вещей и учитывать, сколько вреда могут принести нам эти люди. Только с помощью подобных приемов мы можем расстроить планы нацистов. Иначе у нас ни малейших шансов победить… Кроме того, это приказ.

Данута успокоилась и насмешливо перебила меня:

— Когда ты только приехал, Витольд, то из тебя за день двух слов было не вытащить. Всего месяц на свежем воздухе — и пожалуйста, такое красноречие! А через два, глядишь, будешь произносить длинные речи не хуже самих нацистов.

Вызвавшись заняться пропагандистской работой, я не ожидал, что она примет такой размах. Я еще не совсем поправился, а несложные проекты, за которые я взялся, разрослись до такой степени, что требовали немалых сил. Изначально мы хотели только оздоровить обстановку в стране: поддержать моральный дух польского населения и наказать предателей и трусов.

Но каждая идея порождала другие, которыми нельзя было пренебречь без ущерба для общего дела. Таким образом, с согласия и при помощи руководства Сопротивления, я с головой погрузился сначала в сочинение бесчисленных писем и памфлетов, а потом и в издание газет и прочей периодики. На мне лежала ответственность за составление пропагандистских текстов самого разного характера. Это был опыт нелегкой, но увлекательной политической и литературной работы. Приходилось тщательно подбирать каждое слово — ведь документы должны были выглядеть так, будто они исходят от всевозможных тайных немецких организаций: либеральных, социалистических, католических, коммунистических и даже нацистских. Таков был главный технический принцип нашей агитации: все наши памфлеты, прокламации и даже агитационные листки распространялись от имени какого-либо фиктивного сообщества, защищавшего то католическую этику, то традиции немецкого парламентаризма, то международную солидарность трудящихся, то личную свободу. И каждый текст выдерживался в стиле и духе соответствующих учений и вождей. Очень скоро я стал выдыхаться, как перегруженный множеством ролей актер. К тому же я чувствовал себя как на углях — малейший промах мог загубить все дело.

Эта пропагандистская система, имитирующая немцев, оказалась весьма успешной. Совсем осмелев, мы стали замахиваться на все более и более масштабные проекты. Дошло до того, что две издаваемые Сопротивлением газеты проникали в немецкую армейскую среду не только на территории Польши, но и собственно в Германии, в самом сердце Третьего рейха. Одна из них якобы была органом немецких социал-демократов, другая представляла ярых националистов [105].

Я склонен думать, что широко разошедшиеся слухи о том, будто в Германии существует сильное оппозиционное движение, были не чем иным, как результатом нашей работы. За время войны я много раз бывал в Германии, успел довольно обстоятельно изучить тамошнюю обстановку и ни разу не заметил ни следа хоть сколько-нибудь влиятельного движения, враждебного нацистскому режиму. Допускаю, что нацисты сумели упрятать в лагеря все немецкое Сопротивление, но в таком случае это не делает чести немецким подпольщикам.

Помимо этой лихорадочной деятельности я должен был время от времени объезжать поместье, а перед этим для распознавания овощей каждый раз приходилось зазубривать их цифровые обозначения по изобретенной мною системе. Но труды и старания, которые нужно было приложить, чтобы выполнять эти агрономические турне, понемногу окупались: во-первых, я пополнял свой скудный багаж сельскохозяйственных знаний, во-вторых, завоевывал доверие и расположение местных жителей. Даже ледяное отчуждение старого кучера и то стало подтаивать.