Николай Шубкин - Повседневная жизнь старой русской гимназии

Когда в начале года я спрашивал учениц, кого они желают проходить в VIII классе, то с большинством выбранных мной писателей согласились; некоторые возражения встретил Гл. Успенский, т<���ак> к<���ак> обилие у него публицистического элемента делало его изучение для прежних восьмиклассниц несколько затруднительным. Вместо него выдвигали некоторые Достоевского, но я по опыту первого года своей службы думаю, что разбираться в философии Достоевского еще труднее; при том же и история народничества без ознакомления с Успенским будет незаконченной.

1 октября

Начинается сезон пробных уроков, которые дают восьмиклассницы под моим руководством. Сегодня была у меня с конспектом первая из нынешних восьмиклассниц Т. Это глубокая, но странная натура — «с умом не по-детски развитым и с чуткой, болезненно чуткой душой». Когда я стал поправлять конспект, ей показалось, должно быть, что он составлен плохо; и она, схватив его, начала мять и готова была изорвать, говоря, что не будет совсем давать урока и учиться не будет. Едва удалось отнять у нее конспект и уговорить, что он вовсе не плох, а если и приходится делать исправления, то лишь весьма несущественные. Дело опять направилось, Т. успокоилась, и мы дружно проверили вместе остальную часть конспекта, который оказался совсем хорошим.

2 октября

Для чего существуют классные дамы? В теории, очевидно, отчасти для надзора за ученицами, а главным образом для надзора за учителями. Потому что чем же иначе объяснить обязательное присутствие их на уроках только учителей? Не знаю, есть ли какие положительные стороны такого узаконенного шпионства, но что есть отрицательные — это вне сомнения. Не думаю, чтобы такое явно подчеркиваемое недоверие к мужскому учительскому персоналу могло благотворно влиять на его психику. Да едва ли это может благотворно влиять и на учениц. Возможно, что в других гимназиях классные дамы отчасти следят и за дисциплиной класса; у нас же подбор их такой, что ни о каком влиянии на дисциплину и речи быть не может. Оставить класс исключительно на их попечение — дело совершенно немыслимое. И когда предлагаешь ученицам остаться и прочитать что-нибудь в присутствии классной дамы, девочки сами говорят, что у них ничего не будет, что они будут шалить, и потому просят остаться самого учителя. Перед приходом учителя в классы идет возня и шум, и классные дамы не в состоянии водворить порядок; не обращают они внимания и на разговоры во время урока, хотя бы это происходило рядом с ними. Таким образом, все дело классной дисциплины, сопряженное с различными неприятностями и отвлекающее от занятий, лежит исключительно на зрителе. Классная же дама сидит себе спокойно, посаженная ради каких-то «высших соображений». Бывает даже иногда, что в соседнем классе нет урока и там стоит шум, мешающий заниматься, и классная дама все-таки продолжает сидеть в классе, где есть зритель, предоставляя свободный класс самому себе и ясно подчеркивая этим свою настоящую роль. Правда, наши классные дамы существа вполне безобидные и сидят в классе «по воле пославших их». Но если надзор за учителями тут ни при чем, а надзор за дисциплиной и тем более, то для чего же они существуют? О воспитательном воздействии их на учениц смешно и говорить. И вся «деятельность» их сводится к еженедельной проверке дневников и к четвертному статистическому отчету, т. е. к тому, что совершенно безвозмездно исполняют и «классные наставницы» из учительниц.

3 октября

Сегодня в VI классе подошла ко мне ученица Ф., недавно перешедшая в нашу гимназию, и хотела сдать мне домашнее сочинение, которое подавали ее подруги уже дней 5 назад. Она мотивировала это тем, что в день подачи сочинения провожала родителей. Я не имел основания не верить ей, но сочинения все-таки не взял, предложив ей написать вместо него классное. Это общее требование, которое я предъявляю ко всем, не подавшим домашние сочинения в срок, и которое приучает их к аккуратности; а приучить к этому русского человека — дело нелегкое, и мне на первых порах пришлось употребить немало усилий, чтобы отучить их от надежды на отсрочки, от запоздалой подачи и т.п. Поэтому-то я и не взял сочинение у Ф. Она, правда, может быть, и не виновата. Но сделай уступку одной, и снова расстроится весь налаженный порядок. Будут говорить, что я к ней пристрастен; будут, ссылаясь на нее, и другие требовать того же.

В этом же классе я раздавал сегодня классные работы. При этом я по обыкновению останавливался на более слабых работах и разбирал разные ошибки, по большей части орфографические. Пришлось при этом вызвать некую С., девицу весьма неразвитую и мало старательную. Ошибки у ней были вопиющие, да и раньше она уже отличалась у меня то плохими ответами, то невнимательностью. Поэтому я, будучи раздражен ее отношением к делу, иронически спросил, читает ли она что-нибудь кроме учебника, если не знает как писать самые обыкновенные слова. После урока классная дама, присутствовавшая при этом, заявила мне, что, по мнению некоторых учениц, я придираюсь к С., хотя она (классная дама) этого не находит, так как такая ученица действительно может вывести из себя. Ученица, действительно, весьма неисправная, и я имел основания быть ей недовольным, когда, например, при чтении в классе былин А. Толстого оказалось, что она совсем не слушает и занимается какой-то перепиской. Но я, сделав замечание несколько раздраженным тоном, ограничился только постановкой ей в журнале В. В другой раз я не поставил ей ничего за неудовлетворительный ответ. В этот же раз оценил ее работу хотя и 2–, но вполне по заслугам. Таким образом, придирчивости в отношении к ней собственно не было. Но было недовольство, хотя и вызванное ей же самой, однако отражавшееся и на моем тоне. Это-то неумение сдержать свое раздражение и послужило поводом для неприличных толков в классе. Я вполне сознаю, что это непедагогичный прием, однако бороться со своим темпераментом все-таки трудно. Правда, это бывает не часто со мной. Но бесконечный ряд мелких неприятностей, сопряженных с учительской профессией, вызывает по временам раздражительное настроение, в проявлениях которого самому приходится раскаиваться. Особенно трудно приходится в этом отношении после целых месяцев напряженной работы, отнимающей не только дообеденное время, но и вечера, когда даже крепкие нервы не выдерживают и начинают более болезненно реагировать на все впечатления. Конечно, ученики в этом не виноваты. Но можно ли всецело винить учителей? А им не только ученики и их родители, а нередко даже и пресса ставит всякое лыко в строку, ухудшая тем и без того незавидное их самочувствие.