Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

В общем я убедил Гурвица, и мы решили вместе ходить на все курсы Тойблера. И так я приобрел себе друга на все время моей жизни в Берлине. В тот же день мы пошли искать квартиру (главное условие – дешевизна) и нашли ее на улице Гипс, дом 19, на самом верхнем этаже. Мы перенесли туда мои вещи, пообедали вместе, а вечером он повел меня на лекцию Соколова.

Эта лекция вызвала много споров. В них участвовал в числе прочих и Шолом Аш, он говорил на иврите, пересказывая свои впечатления от каких-то давних статей Соколова. Я тоже попросил слова и попытался за пятнадцать минут опровергнуть построения Соколова насчет эволюции новой ивритской литературы. Моей основной мыслью была та, что есть существенное различие между ивритоязычной литературой Запада (в том числе Германии) и той, которая развивается сейчас в России, и особенно в Вильно, органичной народной литературой, растущей с народом и с его языком. Весь мой подход настолько отличался от подхода Соколова, что удостоился некоторого внимания: многие подходили пожать мне руку, среди них и сам Соколов, и Шмарьяху Левин. Знакомство с ним произошло забавно. Он подошел ко мне с Пинхасом Каганом из Хайфы, и я спросил у него, не из Эрец-Исраэль ли и он. Нет, меня зовут Шмарьяху Левин… А у меня к вам письмо от Бялика! Левин назначил мне встречу в администрации сионистской организации.

– Вы говорили осмысленные вещи, – сказал мне Соколов, – и я слушал вас с большим удовольствием, но вам надо научиться терпимости…

После этого я сидел на собрании в куда более лучезарном настроении, чем то, в каком я туда пришел.

На следующее утро я пошел с Натаном Гурвицем на семинар по истории, который проводил Тойблер. Этот семинар и определил не только ход моей учебы в Берлине, но и методы работы, которыми я пользовался впоследствии, изучая историю Израиля.

Эти два часа я и по сей день помню в таких подробностях, как будто это было вчера. Разбирали Первую книгу Хасмонеев, главу 4, стих 15. Мы обсуждали тот отрывок, в котором рассказывается о поражении сирийского войска в битве при Эммаусе: «И все их полчище пало от меча, и преследовали их до Гезера и до полей Идумейских, до Ащдода и до Явне, и умерло их тысячи три». Вопрос стоял так: как возможно преследовать врага от Эммауса до… полей Идумейских!

И кому могло прийти в голову вставить Идумейские поля между Гезером и Ашдодом с Явне! Тойблер подчеркнул, что хотя в Танахе и упоминаются поля Эдома (Бытие 22:4, Судей 5:4) и даже пустыня Эдома (Вторая Книга Царей 1, 3), но их появление здесь вызывает недоумение.

На столе передо мной лежала Септуагинта {672}в издании Тишендорфа, вторая часть. Я посмотрел в примечания и заметил, что Тишендорф приводит там версию tes Ioudaias. Я обратил на это внимание лектора. Он пристально посмотрел на меня и спросил: «Ну и что нам это дает? Разве Иудейская пустыня намного ближе к месту боя?» Я отвечаю: «Здесь имеются в виду не просто поля, а равнина, низменность. Вторая версия правильна, и местность, которая тут подразумевается, это Йехуд (Иисус Навин 19, 45), расположенный недалеко от равнины Лода. Он пишет, что гнал врагов в северо-западном (Гезер), северном (Йехуд), южном (Ашдод) и юго-западном (Явне) направлении. Вообще это описание охватывает города равнины (Гезер – Йехуд) и города филистимлян (Ашдод – Явне), а смысл его в том, что сирийцев рассеяли по всем четырем частям света: на запад, на север и на юг (Йехуда Маккавей и его люди находились на востоке).

Моя неуклюжая немецкая речь продвигается с большим трудом, и я шепчу соседу: «Все евреи должны знать немецкий?» – а тот, улыбаясь, шепчет в ответ: «Все хорошо, все хорошо…» Тойблер задумывается о чем-то, а потом смотрит на меня и говорит: «Интересно, очень интересно. Ведь именно это я и написал у себя в тетради и хотел постепенно подвести вас к этому, но молодой человек спешит прямо к цели».

После лекции Тойблер, выйдя из аудитории, подозвал меня к себе и, когда мы вместе спускались по лестнице, сказал: «Для меня очень важно, чтобы вы продолжали учить историю». Он собирался также поговорить об этом с доктором Баннетом, тогдашним главой учительского совета.

В воскресенье я пошел на встречу с профессором Баннетом. Тойблер еще не успел с ним переговорить, но тем не менее он встретил меня гостеприимно и дружелюбно.

Он спросил, не собираюсь ли я стать раввином. «Боже упаси!» – «Но почему?» – «Я во всех смыслах очень далек от этого». – «Ах, вот как! Молодой человек у нас, конечно, сионист?» – «Нет, у меня на этот счет есть своя точка зрения, не очень-то принятая в этом движении». – «Так. А в таком случае, почему, собственно, вы решили учиться тут, у нас?» – «Но ведь это Высшая школа мудрости Израиля, то бишь Торы, а ей я привык руководствоваться». – «А как вы собираетесь зарабатывать на пропитание? Мы же не сможем вам помогать!» Тогда я рассказал ему о том, что мне обещал Бялик и какой между нами был договор. Но это не произвело на него никакого впечатления. Он лишь улыбнулся…

Кажется, в понедельник у нас был семинар по истории, который вел профессор Эльбоген. Мы разбирали опубликованные Грецем в «Ежемесячнике еврейской истории и науки» {673}(в 1875 г.) материалы по Пепперкорну и запрету на еврейские книги во Франкфурте. В процессе обсуждения Эльбоген остановился на сюжете «Осквернения гостии» в Берлине (1517 г.) и заметил, что хоть Цунц и назвал имена мучеников, но, как обычно, забыл привести источник… Тогда я возразил, что источник известен: мне представляется, что в берлинской общине, в Старой синагоге, действует обычай герцогства Бранденбургского, по которому при поминовении душ умерших полагается называть имена этих мучеников: отсюда наверняка они известны и Цунцу. Эльбоген не без иронии осведомился у меня, в самом ли деле в Херсоне так широко известны обычаи берлинской Старой синагоги. «Разумеется, нет, – ответил я, – но в биографии рава Йосефа из Россхейма, которую опубликовал Шефер, эти имена названы в одном из примечаний, и, кажется, все это напечатано в томе первом „Бюллетеня по истории евреев Германии“ Людвига Гейгера {674}». Эльбоген попросил принести ему книгу. Книги были доставлены, и Эльбоген убедился в моей правоте. Он сказал даже, что заметно, что у меня хорошая память и что я обращаю большое внимание на источники.

Это происшествие еще усилило общее хорошее мнение обо мне, возникшее благодаря стараниям Тойблера. Но от всех «хороших мнений» не было мне никакой прибыли. Правда, на Хануку я получил 30 марок, но, кажется, эти деньги получали из специально для этого предназначенного фонда все студенты. В этом и заключалась вся помощь. Впрочем, мне помнится, что небольшой «заработок» у меня все-таки был: я переписывал кое-какие статьи своим красивым, по мнению Натана Гурвица, почерком. Мой приятель Давид Вайсман (сейчас он адвокат в Тель-Авиве) дал мне переписать статью, которую собирался послать в иерусалимскую газету «Ахдут» {675}, и заплатил мне три марки – сумму значительную как для меня, так и для него.