Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

Услышав эти слова, я еще сильнее зарыдал от жалости к себе. Тотчас общее внимание переключилось на моего друга, и они стали беседовать с ним.

Высокий еврей, «шойхет из Себежа», взял на себя бремя нашего обустройства. Эли выправили дневное пособие, а мне недельное. Друг потребовал для меня месячного пособия в течение двух лет… пока я не закончу Талмуд. По настоянию шойхета, который взял меня в свой дом на первые недели, мне дали недельное пособие до конца Хануки. Так что до поры до времени мы не беспокоились за наше будущее.

Благодаря тем слезам у меня появился верный друг – сын служки, глухонемой здоровяк. Он подошел ко мне, показал мне два пальца – один на левой руке, другой на правой, соединил их сначала один, а потом два раза – и зарычал! Мне объяснили: он тебе сообщает, что ты ему как брат и он будет тебя защищать! В самом деле, в течение полугода, проведенных мною в той йешиве, меня никто не смел даже пальцем тронуть, и друзья шутили: «Эли – староста Бен-Циана, а глухонемой – его телохранитель…»

И действительно, ночью, когда я поднимался на «биму» {148}(стол был слишком высоким, но на стуле было удобно, и я устраивался на нем полусидя-полулежа) и начинал учить громким и звучным голосом, сын служки сидел на ступеньках, ведущих на «биму», и не давал никому подойти и помешать мне…

Шесть первых месяцев 5655 года – а точнее, девятнадцать недель – были не самыми счастливыми в моей жизни… По прошествии десяти дней, после того как дома получили мое письмо, в Гомель приехал мой кузен, Йосеф Динабург из Гадяча, привез мне одежду и белье из дому, оставил немного денег и дал мне зимнее пальто – теплое меховое пальто; его приезд не остался незамеченным. Мой дядя, р. Элиэзер-Моше Мадиевский, написал своему хорошему знакомому, р. Аарону Менухину (он был потом раввином в Клинцах), зятю одного из гомельских богачей – р. Лейба Менухина, который потом уехал в Палестину, и попросил его за мной присмотреть. Тот отправил за мной в йешиву посыльного и через него пригласил меня прийти. Он проверил мои знания и постановил, что я каждый месяц должен приходить к нему и отчитываться по поводу своей учебы, чтобы он мог оценить мои успехи. Он сам определял порядок моих занятий. Каждый раз, когда я приходил к нему, он сидел в своем рабочем кабинете на мягком стуле за столом, на котором лежали книги, рядом с ним были молодая жена и маленький ребенок: ну просто полное олицетворение «учености в богатстве и почете».

В йешиве учили трактат «Ктубот» {149}– я учил его вместе с остальными учениками, но в более быстром темпе. Каждый день я учил один лист Гемары с добавлениями и комментариями. Кроме того, я самостоятельно учил трактат «Брахот», а также вернулся к изучению раздела «Моэд».

Глава йешивы, его кажется звали р. Ирмеяху, отчего-то меня невзлюбил. Я был для него «исключением из правил», «трудным орешком», требующим заботы, которую у него не было ни малейшего желания мне давать. Он мне не раз советовал попроситься в другую йешиву или другой бейт-мидраш: «Тебе не нужны друзья. У ребят, которые здесь учатся, ты не научишься тому, чему стоило бы» (это была правда). Ученики измывались надо мной за мое прилежание и за мою известность и старались поссорить меня с Эли. Они объясняли ему, что такому парню, как он, не пристало учиться каждый день со мной и прислуживать мне как ученик учителю. Каждый вечер после вечерней молитвы мы с Эли повторяли урок главы йешивы и готовили тему к следующему уроку. В конце концов ученики добились своего, и Эли стал причиной моей большой печали. И несмотря на то что потом мой друг раскаялся, та рана не заросла, и когда мы вернулись домой, мы раздружились окончательно. В ту зиму умерла жена «шойхета из Себежа», и он обо мне почти не заботился. Многие дни я попросту голодал. Всю зиму я спал на скамейке в маленькой комнатке при бейт-мидраше в йешиве, подушкой мне служил соломенный тюфяк, а одеялом – пальто, над размерами которого «друзья» смеялись и говорили, что я могу в нем прятаться. Большие парни уговаривали меня продать пальто одному из них, которому оно подходило по размеру. И в этом они тоже добились своего. Я продал пальто за рубль и восемьдесят копеек!

Раввин Гомеля, р. Гирш-Бер Лоткер, позвал меня к себе и высказал свое особое «мнение»: мне нужно слушать его хасидские проповеди, а потом пересказывать ему их. Я приходил к нему раз или два, а потом перестал. Он тоже жил богато и обеспеченно, принимал меня учтиво и был во мне «заинтересован». Но вот что меня удивляло: почему все те, кто был во мне «заинтересован», ни разу не поинтересовались, каким подножным кормом я питаюсь… Еще одна близкая семья была у меня, семья Шифриных. Аарон Шифрин, шурин моего дяди, Лейба Динабурга из Москвы; он тоже был изгнан из Москвы и задержался с семьей на два-три месяца в Гомеле. Его дочь Женя, моя ровесница, была необыкновенно красива. Они отыскали меня и часто приходили взять меня к себе пообедать, поужинать и побеседовать несколько часов с р. Аароном, который был просветителем и ученым: он опубликовал книжку под названием «Отовсюду понемногу» {150}, вышедшую в Варшаве в 5653 (1893) году, и оставил множество рукописей, комментариев и примечаний к Талмуду. 10 адара 5655 (1895) года – ровно через 19 недель после нашего «побега» – мы вернулись домой. Я и мой друг Эли привезли с собой, как говорили шутники, разный «багаж»: Бен-Цион привез знание новых двухсот страниц Гемары (трактат «Ктубот» и трактат «Брахот»), а Эли – кожную болезнь, чесотку, которая пошла у него по всему телу…

Мама Эли упрекала мою маму за то, что я «подговорил» ее сына на «авантюру» и не «присматривал» за ним среди чужих людей. Моя мама на это отвечала, что я младше Эли почти на три года, но это как-то не принималось во внимание, и долгие годы его мама пеняла мне на то, что я не следил за Эли…

Весной 5655 (1895) года, после Песаха, было решено, что я и мой старший брат (он был старше меня на полгода) снова поедем в Кременчуг на учебу и нам надо постараться, чтобы нас приняли в йешиву к «Великому» {151}, которая считалась очень серьезной йешивой и пользовалась уважением среди ученых города и окрестностей. «Великий», глава йешивы, нас проэкзаменовал, и мы были туда радушно приняты. Мы с братом учились там целый год. Весь тот год – от нисана 5655-го до нисана 5656-го – сохранился у меня в памяти как один из лучших в моей жизни. Самые приятные воспоминания у меня остались благодаря дому друга моего деда по матери – р. Яакова-Йоси Коропчинского, который дал мне возможность жить у него, выделил мне собственную комнату, и его домашние относились ко мне с большим дружелюбием и симпатией.