Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

«Я хочу действовать в соответствии с тем планом, о котором я рассказал при нашей первой встрече», – сказал я. «Но разве это возможно? – удивился Явец. – Ведь предварительным условием является наличие средств для пропитания». Заметив, что мой отказ сильно задел и Явеца, и Тойбера, я сказал, что хотел бы вначале посетить йешиву, чтобы самому во всем удостовериться. Тойбер сказал, что собирался отвезти меня сам, однако только в том случае, если я намереваюсь там учиться, а если я хочу посетить йешиву в ознакомительных целях, он может мне дать рекомендательное письмо на имя главы йешивы. Он, кстати, нисколько не настаивает на предложенном им варианте – у каждого своя дорога. Разумеется, если ясен путь и есть силы по нему идти. Явец взялся проводить Тойбера до его дома. Меня пригласили присоединиться. Оказалось, что дом Тойбера находится в Широком переулке, который прилегает к моему – Квасному. Двор, на который выходил мой дом номер шесть, служит сквозным проходом для жильцов его дома. Когда мы проходили мимо «моего двора», Тойбер заметил: «В этом дворе в течение многих лет проживал Кальман Шульман». Я ответил: «Я живу в этом дворе, в том же доме, что и Кальман Шульман, только этажом ниже». И между делом поведал о той нищете и упадке, равных которым я в никаком другом месте не видел. Мой подробный рассказ по неизвестной причине вернул мне расположение Тойбера. «Завтра во время визита в йешиву рабби Мейле я о вас упомяну», – заключил он. Когда мы подошли к его дому, он пригласил меня навестить его как-нибудь. По возвращении в комнату Явец только и делал, что беспрерывно восхвалял Тойбера, и преподнес мне следующий урок: «Если тебе предлагают какую-то помощь, нужно сначала поблагодарить, особенно если речь идет не просто о намерении, а о конкретных действиях, и лишь только затем ты, разумеется, волен отклонить предложение, указав на связанные с этим трудности и тому подобное. Но просто взять и отказаться наотрез – это уже отсутствие такта, так ты оттолкнешь от себя всех тех, кто хотел тебе помочь»! Я согласился и выразил свое огорчение тем, что задел его и Тойбера. Явец ответил, что сказал это лишь для того, чтобы я лучше знал, как вести себя в будущем. Он действительно пытался мне всячески помочь. Заметив, что у меня красные глаза (в первые дни проживания в «моем» доме мне не удавалось заснуть и приходилось лежать не смыкая глаз в течение многих часов), Явец отправил меня к глазному врачу, выдающемуся сионистскому деятелю – доктору Перельману. Тот предложил мне не что иное, как операцию на правом глазу! Он был шокирован, когда я не только ответил решительным отказом, но и осмелился у него поинтересоваться, что именно он собирается оперировать? На его слова о том, что он хочет вернуть мне правый глаз, я ответил следующее: «Прошу, господин доктор, меня извинить, однако все врачи мне говорили о том, что операция в данном случае не поможет. По крайней мере подобных экспериментов не проводилось. Я пришел получить от вас консультацию относительно моего левого глаза». Я был очень доволен, когда киевский врач Мандельштам нашел мой отказ и аргументацию вполне обоснованными. Когда в 1905 году я поведал ему о предложении того врача, он сильно удивился: «Что именно он хотел оперировать? И что собирался сделать?» Другие советы Явеца помогли мне ничуть не больше. Польза, которую я получил от интереса Явеца к моей персоне, заключалась в том, что он и люди его круга стали моими собеседниками.

Помню, как однажды, зайдя к Явецу в гости, я застал его разбирающим свежую почту. В посылке были также и две книги Лилиенблюма – «Путь возвращения» и «Пройти изгнание» с авторской подписью. Госпожа Явец выразила свое изумление по поводу того, что авторские подписи выдержаны в столь дружеском тоне. «Нынешние воззрения Лилиенблюма, – ответил Явец, – ничем не отличаются от мнений Михла» (Пинеса). И тут же Явец поведал мне о письме Лилиенблюма Пинесу, в котором тот написал, что «именно он выведен в его книге "Грехи молодости" {349}, как человек с числом 300 (численное значение имени «Михл Пинес»)». «Эту книгу, как я полагаю, – добавил Явец, – вы читали». Благодаря посредничеству Явеца я сблизился с несколькими виленскими «просветителями» и сионистами, и прежде всего с его шурином, Фишелем Пинесом, братом раввина Йехиэля-Михла Пинеса из Иерусалима. Оба имели непосредственное отношение к происходящему в Эрец-Исраэль, в частности в Иерусалиме. Моя осведомленность об Эрец-Исраэль также послужила причиной их хорошего ко мне отношения. Фишель Пинес был мужчиной высокого роста, с красивой бородкой, сердитым и жестким взглядом, разговаривал он властно, ходил быстро и решительно. За некоторое время до того он переехал из Ружан, что неподалеку от Белостока, и стал предпринимателем в Вильно. Жена его недавно умерла, и в доме царил беспорядок. Его сын Давид-Ноах учился в торговом училище и очень походил на отца – заносчивостью, резкими высказываниями и огромным авторитетом. У него в школе был близкий друг, Файвл Блох, который приходил к нему домой несколько раз в неделю. Давид-Ноах предложил учить меня русскому языку, а Файвл – немецкому. Русский я уже немного знал – и даже читал повести Пушкина! По-немецки я тоже немного научился читать – благодаря немецким переводам Танаха с комментариями, изданными по распоряжению правительства; они в большом количестве стояли на последних полках в книжных шкафах в доме у Давида Кальмана (он получил их в наследство от своего деда р. Авраама; думаю, я был единственным, кто заинтересовался ими, равно как и многочисленными томами Рамбама, изданными Арье Мандельштамом {350}, которые тоже были там). Дружба между нами продолжалась почти все время моего пребывания в Вильно; они снабжали меня новыми книгами: приносили книги Греца, книгу «Тора и жизнь в странах Запада» {351}Гюдемана {352}, «Историю развития человека» {353}Липерта в переводе Фришмана, книги Бернфельда, произведения Переца {354}и Фришмана, «Календарь Эрец-Исраэль и Иерусалима» Лунца {355}и т. д. Они также давали мне книги для чтения на русском языке, русские учебники по арифметике и учебник немецкого. Мы договорились, что я буду приходить два раза в неделю домой к каждому из них, и они будут меня учить и проверять, как я продвигаюсь. Однако пользы от этих встреч оказалось гораздо меньше, чем я предполагал. Давид-Ноах все время обсуждал со мной всевозможные вопросы: о том, насколько хорош Явец как историк, о народе и приверженцах Просвещения, об Ахад ха-Аме и Пинесе и прочая, и прочая. Файвл Блох жил на Георгиевском проспекте, далеко от меня, и когда я приходил к нему, то обычно не заставал его дома и должен был долго ждать. Он либо появлялся поздно, либо вообще не появлялся. Его сестра была невестой Ш.-Я. Яцкана {356}, который постоянно работал в редакции «ха-Цфиры» и опубликовал биографию гаона р. Элияху из Вильно в приложении к «ха-Цфире». Она очень сердилась на своего брата, но я так и не мог понять, за что именно – за небрежность и отсутствие пунктуальности или же за мою докучливость… А я сидел в его комнате и читал книги. Споры с Давидом-Ноахом привели к неприятным последствиям. Ему передали, что я резко критиковал несколько произведений Явеца, и он охладел ко мне; а еще больше это рассердило Фишеля Пинеса. Так, например, когда Давид-Ноах после моего визита к доктору Перельману спросил меня, какое он на меня произвел впечатление, я ответил, что он, видимо, талмудист, и у него я научился понимать значение высказывания из Гемары: «Врач, который не получает вознаграждения, не достоин вознаграждения». Когда я рассказал, что получил огромное удовольствие от книги Гюдемана «Тора и жизнь в странах Запада в Средневековье», Давид-Ноах сказал, что Явец в своей книге «История Израиля» придерживается тех же принципов. Я согласился, однако заметил, что Явец не рассматривает всех источников; действительно, он работает с первоисточниками, однако он чересчур опирается на Агаду и мидраши. В качестве примера я привел то, что Явец написал в первой части «Истории Израиля» о «земле, которая стала родиной красавиц всего Израиля», основываясь на позднем высказывании «Брейшит Раба» {357}; Явец пользуется этим толкованием, как будто оно является подтвержденным историческим источником. И добавил между прочим, что я читал статью Явеца «Начальные стадии работы писцов», опубликованную в «ха-Шахаре», и в ней он пользуется высказываниями мудрецов Мишны, чтобы прокомментировать высказывания из Торы, истолковать их, но не делает из них самостоятельного источника. А в спор о статье Ахад ха-Ама вмешался Фишель Пинес: «Со времен Йешуа ха-Ноцри не было у иудаизма такого врага, как Ахад ха-Ам!» Когда в разговоре о народе и маскилим я пустился в рассуждения об организации общества «Бейт Исраэль», Фишель Пинес вмешался вторично, заметив, что правы были мудрецы, когда сказали, что «народ – это многоглазое животное». А когда его сын Давид-Ноах и друг Файвл вступили в это общество, он очень рассердился на мое «вредное влияние» и сказал, что опасается за меня – из-за своего характера я могу «плохо кончить». Чувствовалось, что и Явец стал относиться ко мне не так, как раньше, и я очень сожалел об этом. Тем не менее было приятно ходить в гости к Явецу, и иногда эти визиты возвращали мне хорошее расположение духа: беседы с Явецом, нежность, внимание и доброжелательность его дочери Рахели Берман, двухлетняя дочка Рахели, Эстер, которая говорила на иврите. Я приходил в восторг, когда она вскрикивала: «Смотрите, смотрите, снег растаял!» В конце концов между мной и Явецом произошел разрыв. Это случилось в Пурим 1900 года. Как я уже говорил, я переходил из бейт-мидраша в бейт-мидраш. Во втором адаре я неделю учился в бейт-мидраше на улице Стекольной, что рядом с Гончарной. Там учились еще два-три члена «Бейт Исраэль». И вот утром в Пурим ко мне подошел один из них, плотник Гершель, и рассказал, что собственными глазами видел, как сегодня ночью арестовали фельдшера Давида Блондеса {358}за то, что он якобы покушался на жизнь своей помощницы-польки. Я хорошо представлял себе окружающую действительность, и те подробности, которые он рассказал, и переданные им слухи ясно указывали на то, что речь идет о «кровавом навете». Нужно было немедленно известить об этом членов общины. Я был приглашен к Явецу на вечернюю трапезу, однако решил, что медлить до вечера неправильно. Поэтому я сразу побежал к Явецу. Мой столь ранний приход взбудоражил весь дом. Явец собирался в синагогу. Я сказал, что у меня к нему неотложное дело. Когда я рассказал суть дела, он очень рассердился на меня за то, что я якобы присоединился к «этим бездельникам и шалопаям», что чернь распространяет слухи, которые могут навлечь на нас беду. Он запретил мне участвовать в распространении пустых слухов. На это я ответил, что считаю своим долгом довести это дело до сведения главных людей общины, и выбрал его, Явеца, посредником, потому что к его словам прислушиваются. А про такие дела говорится: «Кто не расскажет, тот возьмет на себя грех». Поэтому я решил, что должен прийти и все ему рассказать. Явец подумал, будто я намекаю, что он виноват в том, как он отнесся к моему рассказу. Он попрощался со мной и еще раз пригласил на трапезу в честь Пурима, добавив, правда, что на будущее мне надлежит остерегаться своего языка и своих приятелей.