Бен-Цион Динур - Мир, которого не стало

Второй друг – ему было примерно 28–30 лет, и его называли «галутный ученый» или «вечный студент». Его внешность и характер напоминали мне Шмуэля из Млат, который был в Тельши. Этакий юный талмудист. Он готовился к экзамену на аттестат зрелости, и самым ненавистным для него предметом была русская литература. Он тоже – в точности, как мой отец, – удивлялся и недоумевал, откуда у меня такой интерес к русской литературе. Он говорил, что мало кто из отрекающихся от веры столь же презрен, как тот, кто, познав Тору и науки Израиля, вместо того, чтоб углубиться в изучение книг Рамбама и рабби Йехуды Галеви, вместо того, чтоб учить наизусть строки «Ты ждешь ли еще, Сион?», начинает зубрить русских поэтов XVIII и начала XIX века, пытаясь найти у них мысли и идеи, которых там нет и в помине, и вести порочные проповеди об их красоте, которая и не красота вовсе, а уродство из уродств.

Этот юноша был для меня живым воплощением героя книги Менделе Мойхер-Сфорима «Кляча», Исролика Сумасшедшего, который сошел с ума, изучая древнерусскую словесность.

Первые четыре месяца мне удавалось зарабатывать с большим трудом, и в конце концов друзья нашли мне «кондицию» (т. е. место для преподавания) в деревне, в маленьком еврейском поселении, и я надеялся, что в часы досуга смогу продолжить мои занятия и за зиму сумею скопить немного денег на лето. После праздников я поехал в деревню Рудовка, которая была в 12–15 верстах от города. Деревня и окрестные земли принадлежали семье графа Ламздорфа {406}, который был в то время министром иностранных дел России. Арендатором деревни был богатый еврей (Немковский, кажется), на которого работало еще несколько еврейских семей. Бухгалтер арендатора и был тем самым человеком, который пригласил меня туда. Говоря точнее, его жена приехала в Прилуки искать учителя – в городе существовала «биржа труда» для репетиторов, я был туда записан в определенной категории, и она пригласила меня на довольно хороших условиях: жилье, питание и жалованье в 90 рублей за 6 месяцев; отдельная комната для занятий и число учеников – от 8 до 10. Когда же я приехал к ним, то оказалось, что условия несколько отличаются от предложенных. Обещанная мне комната совмещала сразу три функции: кухни, комнаты для занятий с учениками и моей спальни. Число учеников оказалось чуть ли не вдвое большим: 14 против обещанных 8. Вместо 90 рублей за полгода выяснилось, что мне собираются заплатить только 78… и уже через месяц у меня закрались большие сомнения в том, что мне вообще заплатят обещанное. У квартирного хозяина была взрослая дочь – даже очень взрослая, как мне тогда представлялось, – высокая и красивая девушка, скромная и молчаливая, которой хронически не везло, и она доставляла много волнений матери и огорчений отцу; и двое сыновей, которые то и дело дрались, и из-за тесноты в квартире оба спали… на печи.

Квартирный хозяин выглядел так – невысокий еврей, подвижный, с широким лицом, рыжеватой бородой, посеревшей от старости, и маленькими сердитыми глазами. У него были три черты характера, каждая из которых не прибавляла мне душевного равновесия: он всегда был чем-то огорчен, был груб, а также совершенно не выносил моего смеха и веселья. Всю зиму он твердил мне: разве может молодой человек позволить себе так смеяться, когда в мире столько скорби и печали? Мой смех ему не нравился также и с эстетической точки зрения. Один раз он даже позволил себе изобразить мой смех, чтобы показать мне, как неприятно он звучит. Он сделал это во время обеда. После обеда я сообщил квартирному хозяину, что назавтра я намерен покинуть деревню, что не хочу оставаться в его доме ни минуты, и все расчеты с ним произведет мой друг, учитель в доме арендатора. Квартирный хозяин был ошарашен. Он сказал, что у него были самые лучшие намерения: я «еще ребенок», и он заботится о моей воспитанности, чтобы я не выглядел некультурным в глазах окружающих. Если мне это не нравится, он обещает, что с настоящей минуты не будет мне возражать.

Квартирная хозяйка, женщина лет 50, высокого роста, молчаливая и миловидная, весь день после полудня стояла у печи и напевала русскую песню:

Ее печальное монотонное пение было похоже на тихую жалостливую песню сверчка.

В подобных условиях я приобретал свой первый педагогический опыт. У меня было 14 разновозрастных учеников. Старший сын квартирного хозяина и еще один ученик готовились к бар-мицве – и я должен был преподавать им законы тфилин. Еще двум ученицам было по 14–15 лет, и одна из них была необыкновенна красива. Младшему сыну квартирного хозяина и еще троим ученикам было по 9 лет. И еще двое, помладше, обучались первый год. Я должен был преподавать ученикам иврит, устный и письменный, Пятикнижие и Раши, ранних и поздних пророков, русский язык, арифметику и немного географию и «Книгу хроник»; «для Бога и для людей» – так выразилась квартирная хозяйка, когда приглашала меня. По уровню своих знаний ученики тоже сильно различались. Не только ивритом и Танахом, но даже русским языком, на котором все жители деревни неплохо говорили, ученики владели в различной мере. Красивая ученица – ее звали Лея – хорошо говорила по-русски и неплохо читала; значительная часть учеников говорила почти по-украински, а русский литературный язык знала и понимала очень слабо. Стоявшая передо мной задача была сложна еще и вот почему: до меня у них был очень сильный учитель, Шмуэль Паперна (не то из Бобруйска, не то из какого-то местечка под Бобруйском); он был опытный преподаватель, а кроме того, был гораздо основательнее, чем я, подкован в русском языке и общих дисциплинах; у него была очень приятная внешность и манеры – веселый и энергичный, с огоньком (я с ним потом встречался раз или два на собраниях Сионистской социалистической партии (ССРП)), он умел покорять сердца учениц, и та красивая ученица Лея, привлекшая мое внимание на первом же уроке, удостаивалась его особого внимания, в том числе и благодаря ее способностям и знаниям. Однако несмотря на то, что моя веселость так сильно угнетала квартирного хозяина, ученикам я казался печальным, скучным, стыдливым и нерешительным, – в результате мои отношения с учениками стали довольно прохладными. А домохозяин спешил «вернуть» мне душевное спокойствие, обращая мое внимание на производимое мною впечатление. Однако вскорости благодаря двум дисциплинам ко мне вернулось доверие учеников и мой авторитет вырос в их глазах. Я имею в виду Танах и чистописание. Преподавая Танах, я делил главу на кусочки, пересказывал ее краткое содержание, читал главу или отрывок из главы, затем ученики читали ее и изучали комментарии Раши и «Мецудот». Эти уроки я проводил с большим воодушевлением и волнением в сердце, которое передавалось и ученикам. И мой коллега, который был учителем в доме арендатора и присутствовал на уроках Танаха (так как слышал о них много хорошего), предсказал мне большой успех в сфере преподавания. Он сказал: «У тебя очень убедительный голос». Я помню, что когда преподавал книгу Шмуэль II {407}в одном из классов моей «школы» и пересказывал ученикам плач Давида о смерти Шауля и Йонатана, плакали почти все ученики. Тот урок совершенно покорил их сердца.