Сергей Кузнецов - О Юре Шатунове и других

Я шел домой, и во мне эта песня уже жила. Песня не о любви, не о несчастных подростках, в которых пытаются заглушить ростки естественного чувства. Нет, песня была о чем-то другом, в чем мне самому еще требовалось разобраться…

Немного теплее за стеклом,

Но злые морозы,

Вхожу в эти двери,

Словно в сад июльских цветов.

Я их так хочу согреть теплом.

Но белые розы

У всех на глазах

Я целовать и гладить готов.

Пришел домой. Сел за инструмент. И за пятнадцать минут я эту песню сделал.

Сомнений, справится ли Юра Шатунов с этой песней, у меня не было. Песня сложилась для него. Песня была его. Он тоже страдал от неразумной черствости взрослых, он каждый день видел, как от этого страдают его друзья. Может, и сам зависал, вцепившись в простынный канат, над смертельной пустотой. В конце концов, у него была своя любовь. К счастью, удачная и взаимная. Я уже видел, как чувства к своей девочке помогают Юре работать над песнями. И не сомневался, что Юрина переполненность светлой, пьянящей, как хмель, любовью выплеснется и в «Белых розах».

Я очень быстро сделал «фанеру» (фонограммы в тех условиях давались нелегко, слишком «совершенный» был у меня аппарат!). И пошли мы с Юркой ко мне на работу, — я в то время из интерната перебрался в ДК «Орбита», тоже занимался музыкой, дискоклуб был у нас там.

Я говорю Юрию Васильевичу:

— Ну, давай, дружок…

Мы с ним порепетировали немного. Вроде все гладко идет. И Шатунов такой смирненький… Пай-мальчик прямо… Будто незадолго до этого у нас с ним не было никакой крутой ссоры.

Ссорились мы с ним, надо сказать, часто. Основная причина стычек — заниматься ли Шатунову музыкой или не заниматься. Он не хотел, ужасно не хотел. И мне приходилось быть жестоким. (Хотя даже в самых сокрушительных скандалах я не позволял себе того, что Шатунов потом сделал в отношении меня. И мне, и ему — бог судья…)

А скандал, который случился незадолго перед записью «Белых роз», был, можно сказать, традиционным для нас. Шатунов заупрямился:

— Кузя, не хочу репетировать. Там наши в хоккей гоняют. Я к ним…

Я — уговаривать:

— Надо. Давай еще немного… Новый год скоро. Надо поработать, подготовиться к дискотеке.

Он удила закусил:

— Сказал, не буду. Я играть пошел…

Тогда я взорвался:

— Уходи! И больше сюда не приходи! Ты мне не нужен! Начну с Серковым репетировать.

И тут неприступный Юрий Васильевич сел в уголок и — слезы в три ручья… И такая беззащитность в его позе, такая обида в глазах, такое моментальное одиночество во всем нескладном по-подростковому облике, что мне стало не по себе. Вот так же, наверняка, забивался он в угол, когда, малышом еще, обижали его старшие интернатские ребята. Забивался в угол, лил беззвучные слезы, никого не рассчитывая этими слезами пронять. И думал о том, что никому нет дела до его горя, что никому он не нужен.

— Да нужен ты мне, нужен! — закричал я, спохватившись. Подошел, погладил его.

— Вот увидишь, мы еще сделаем из тебя «звезду». Помнишь мое обещание?

Ничего, вроде успокоил… И с тех пор слова «нужен — не нужен» постарался забыть, приберечь их лишь на самый крайний случай. На самый крайний! Кто же знал, что он, этот случай, уже не за горами.

В общем, ту ссору мы пережили. Я уже прекрасно представлял упрямый шатуновский характер, взрывчатость его, поэтому, когда мы стали репетировать «Белые розы» — старался следить не только за аппаратурой, не только за тембром Юркиного голоса, но и за настроением будущей «звезды». Мне хотелось, чтобы ничто не отвлекало его в момент репетиции от собственного внутреннего мира. Только так песня окрасится чувствами исполнителя.

Вроде все шло нормально. Записали первый дубль. Мне очень понравилось несколько украшений мелодии, которые Юра неожиданно сделал. И я предложил ему акцентировать их… Юра еще раз, без микрофона, пропел:

— Белые розы, белые розы -

Беззащитны шипы.

Что с ними сделали снег и морозы -

Лед витрин голубых.

Люди украсят вами свой праздник

Лишь на несколько дней

И оставляют вас умирать

На белом холодном окне…

Мне вариант понравился. Я говорю:

— Ну ладно, отдохни немного. Я перемотаю «фанеру», и еще разик запишем.

Ушел в соседнюю комнату. Перемотал пленку. Вернулся.

Юра стоял у окна. А на подоконнике- бутылка из-под шампанского. В ней — перекись водорода. Обыкновенный гидропирит. Он ужасно похож на воду. Ничем не пахнет, без цвета. Юра и подумал: вода. И безо всякой задней мысли хлобысь — и в рот ату бутылку. И за- дох-нул-ся…

И тут началось. Спазмы. Рвота с кровью. Кашель. И так далее. И так далее.

Вызвал я «скорую». Сделали ему промывание. Немножко оклемался наш Юрий Васильевич. Но только бригада врачей уехала — с ним новый приступ. Снова пришлось врачей вызывать. Так в тот раз первым вариантом «Белых роз» и ограничилось. Не до них было.

Вот таким образом эта песня далась нам. Очень сложно. И я иногда грешным делом думаю, может, история с гидропиритом — не просто случайность, может, сама песня потребовала для себя не только душевных переживаний, но и физических страданий? Юркиных страданий?

А основной вариант, который сейчас и ходит, мы с Юрием записали в феврале 1988 года. Через два месяца после происшествия с гидропиритом.

Собственно говоря, мысль слепить свой альбом приходила ко мне и раньше. Но я отмахивался от нее. Все думал: с моим-то аппаратом да в калашный ряд!.. Хотя вчерновую альбом уже существовал, существовала «фанера» «минус один» с песнями «Белые розы», «Снова седая ночь», «Лето», «Я откровенен только лишь с луною», «Пусть будет ночь». Все эти пять песен мы сделали лишь для того, чтобы можно было отработать новогодние концерты и дискотеки в интернате. А когда Новый год прошел, когда отпели мы его, — мне в башку торкнуло: дай-ка я на все это наложу голос. Потому что ждать аппарата не было смысла. Спрашиваю у Шатунова:

— Готов в «звезды»? Попробуем?

Улыбается без застенчивости:

— Попробуем!

И мы попробовали. Я все приготавливаю в Доме пионеров Промышленного района, куда только что перешел работать из ДК «Орбита». Все-это два магнитофона «Эльфа» и «Комета». Ровно в девять утра там появляется пионер Шатунов с бодрым видом всегда и ко всему готового человека, и мы начинаем работу.

Где-то часам к пяти мы уже все закатали — наложили на «фанеру» голос. Альбом был готов.

На другой день, 16 февраля 1988 года, я отправился в поход по киоскам «Звукозаписи». К одному подхожу и голосом обладателя дефицита:

— «Ласковый май» надо?

— «Ласковый май»? Че-та мы про такое слышали… Про какие-то дискотеки… (А в городе плохонькие записи с наших дискотек уже погуливали). Да, говорят, в принципе знаем, но не надо…