Сергей Кузнецов - О Юре Шатунове и других

Когда я вышел из больницы, с удивлением обнаружил, почувствовал, что мир, который я там открыл, существует. Глаза видят одно, а душа — другое. Идиотская оболочка подчиняется чему попало — то светофору, то окрику классной руководительницы, то виду рыжего апельсина… А душа — лишь некоему одному, кто больше нас, мудрее нас и кто просит от нас лишь одного — родства душ.

После больницы я перестал ходить в планетарий. Мне гораздо интересней стало то, что вокруг нас, среди нас, в нас, — а не на далеких звездах. Что обращать внимание на звезды? Чего искать там? Инопланетян? Параллельные миры? Но параллельный мир — он рядышком. На звездах я поставил крест. И крыши тоже забросил. С крыш не различить расторопного муравья, красок на травяном листике, мост — соломинку через крохотную трещину в земле. Да и огромные деревья не хотят обращать на тебя внимания, если ты — среди звезд. И выше людей мне быть расхотелось.

Возненавидел я и зоопарки со звериными цирками. В том, как дети и взрослые радуются мишке на канате, мне вдруг увиделась патология. Чему радоваться?! Насилию над зверем?! Не должен этот зверь заниматься какой-то ерундой, абсолютно бесполезной для него. Не должен после выступления возвращаться в противную, вонючую клетку и тусоваться там на соломе.

Ни в зоопарк, ни в планетарий больше я не ходил. Принципиально. Случайно найденный мною стерженек-детонатор взорвал все мои представления о мире.

А в 13 лет я пошел работать. И одновременно продолжал учиться. В то время официально работать в этом возрасте было запрещено, но мама мне помогала. Она тогда была директором Дома отдыха и каким-то образом приткнула меня рядом. Я там киношки покручивал. Сколько зарабатывал? О, много — целую кучу. 42 рубля 50 копеек в месяц. Деньги я приносил домой, отдавал мамке, потому что у нас всегда была проблема с деньгами. Что она там получала? — 160 рублей… Надо было на что-то жить.

А музыка втягивала меня больше и больше. Все увереннее бацал на гитаре. Потом к фоно подобрался. Мелодию хорошую где-нибудь услышишь — пытаешься ее подобрать. В18 лет дернулся в музыкальное училище, но вовремя понял, что это такое, и, слава богу, ушел.

Взрыв детонатора, больница, плотная повязка на глазах и беспросветная мгла вне времени и пространства то забывались, то вновь всплывали в памяти. Моя космогония, мои представления о мире и душе то путались, схлестнувшись с догматическими истинами из школьных учебников, которые я зубрил под выпускные экзамены, то снова становились стройными и ясными, шлифовались потихонечку, когда я подыскивал для них слова. Но главное, они, эти представления о порядке в мире, уже жили во мне в виде чувства… Непонятного. Неведомого. Неназванного. Хотя пройдет еще много лет, когда я пойму, что это чувство во мне — самое главное и что все мои песни должны быть им согреты. Еще поймется, что душа есть и у времен года. И если уж мечтать о ненасилии и о родстве душ, то надо жить так, чтобы каждый май был для тебя ЛАСКОВЫМ.

Кстати, еще раз о звездах. Иногда мне кажется, что наш эстрадный мир — это большой, большой планетарий. «Звезды», рожденные жужжащим аппаратом, вскарабкиваются по куполу, дрожат в зените, скатываются к ногам, а тысячи мальчишек и девчонок, затаив дыхание и, задрав головы, следят за их движением и комкают в потных ладошках билеты, не подозревая, что в настоящий мир никакого билета не надо. Он рядом. Стоит лишь опустить голову и оглянуться.

Мир музыки, мир гармоничных звуков притягивал меня все больше и больше.

В двенадцать лет гитара в моих руках была, как и для многих подростков, всего лишь способом самоутверждения. Но после реанимации, после перенесенной операции, после щелчка, который неожиданно сделал меня восприимчивым к красоте мира, к его гармонии, — после всего этого я вдруг почувствовал, что мои пальцы могут извлекать из струн не только заунывные «Колокола» или приблатненного «Цыпленка жареного…», но и что-то свое… Иногда сочетания случайных аккордов разносились по нашей двухкомнатной квартире — стены словно растворялись, и, казалось, цветущие тополя, ноготки на неухоженной клумбе, все-все живое вокруг негромко резонирует с этими случайными звуками. А иные аккорды — такие же случайные, неумелые — вдруг оказывались заменой слов, которые я в то время не решался произносить вслух, слов о том, что весь мир — живой, что самое большое счастье — это не идиотская пятерка в дневнике, не победа в какой-нибудь бессмысленной драке, а вот это ощущение родства всех всему. Счастье — если ты вовремя заметил под занесенной ногой божью коровку и шагнул чуть шире, чтобы не наступить на нее.

Однако случайные звуки редко складывались так, что удавалось с их помощью хоть чуточку выразить себя. Чаще всего они сбивались на того же «Цыпленка жареного…» Требовались знания, навыки. Нужно было осваивать технику игры. Я обложился самоучителями. Я терзал гитару, сбивая пальцы до крови. Я всерьез занялся техникой игры.

Потом пришла повестка из военкомата. Меня требовательно поманил к себе пальцем мир отнюдь не музыкальных звуков, мир отрывистых команд, автоматных очередей, лязганья танковых траков. Я безропотно подчинялся этому миру, слегка надеясь, что мои музыкальные навыки пригодятся и там.

Служил в Саратовской области. В одном поселочке недалеко от областного центра. В войсках химзащиты. Часть наша оказалась маленькой: на тридцать солдат — чуть ли не пятьдесят офицеров. Заниматься приходилось многим: обучались приемам дегазации, разливали продукт, загружали-разгружали вагоны со всяким химическим дерьмом. И первое время, конечно, было не до музыки.

Но позже, когда свободных минут чуть поприбавилось, мы с ребятами решили сколотить свою группу.

Худо-бедно, но в клубе оказался кое-какой старый аппарат. Начальство разрешило им пользоваться. А акустику мы сделали сами. Попросили доски…

— Вон, — говорят, — у забора какое-то гнилье валяется. Берите, пользуйтесь на здоровье.

Мы собрали эти ненужные доски, сколотили из них колонки, а чем их начиняли — смешно сказать… 25-ватный КИНАповский динамик отыскали — вот и «обрамили» его старыми досками. И смешно, и стыдно… Не за нас стыдно, за космическую державу.

Состав группы по тем условиям получился простеньким. Много надо ли было? Бас-гитарист. Лидер-гитара. Барабаны, живые. Вокал. Ну, и я — на клавишных (брать в руки гитару посчитал преждевременным).

Прежде чем начать репетиции, я ребятам предложил:

— Давайте петь только свои песни. А то хана! В серости потонем. Конечно, и свое может серым оказаться, но лучше уж в своем барахтаться…

Ребята посмеялись. Согласились. Своих заморочек насчет того, какими должны быть песни, что я в них хочу вложить — никому навязывать не стал. Зачем?