Михаил Гершензон - Избранное. Мудрость Пушкина

Заметьте, что в сущности библейские лица должны быть нам всего более знакомы, так как ничьи черты не обрисованы так хорошо. Это – одно из могущественнейших средств, которыми Писание действует на людей. Так как надо было дать нам возможность столь тесно сливаться с этими лицами, чтобы они могли влиять на самое внутреннее существо наше и тем самым подготовляли души к воспринятию гораздо более нужного влияния личности Христа, то в Писании было найдено средство так ярко обрисовать черты этих лиц, что образы их неизгладимо врезываются в ум, производя впечатление людей, с которыми мы жили в близком общении. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Если бы я писал не к женщине, я предложил бы читателю, чтобы составить себе об этом понятие, прочесть особенно «Пир» Платона.

Впрочем, ничто не может быть понятнее огромной славы Сократа, единственного в древнем мире человека, умершего за свои убеждения. Этот единичный пример идейного героизма должен был в самом деле ошеломить народы, как нечто из ряда вон выходящее. Но для нас, видевших целые народы жертвующими жизнью за дело истины, не безумие ли так же ошибаться на его счет? (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Пифагор не составляет исключения. Это была баснословная личность, которой всякий приписывал все, что хотел. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Первоначально магометане не питали никакой антипатии к христианам; ненависть и презрение к последним развились у них лишь в результате долгих войн, которые они с ними вели. Что касается христиан, то они, естественно, должны были смотреть на мусульман сначала как на идолопоклонников, а потом – как на врагов своей веры, какими те действительно и сделались. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Влияние гомеровской поэзии естественно сливается с влиянием греческого искусства, так как она представляет собою прообраз последнего; другими словами, поэзия создала искусство, которое продолжало влиять в том же направлении. Вопрос о том, существовал ли когда-нибудь Гомер как личность, для нас совершенно безразличен; историческая критика никогда не будет в состоянии изгладить память Гомера, философа же должна занимать только идея, связанная с этой памятью, а не самая личность поэта. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Для нашего времени положительным счастьем является вновь открытая с недавних пор историческому мышлению область, не зараженная гомеризмом. Влияние идей Индии уже сказывается на ходе развития философии чрезвычайно благотворным образом. Дай Бог, чтобы мы возможно скорее пришли этим кружным путем к той цели, к которой более короткий путь до сих пор не мог нас привести. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Отдавая эти письма в печать, нам следовало бы, может быть, просить читателя о снисхождении к слабости и даже неправильности слога. Излагая свои мысли на чужом языке и не имея никаких литературных притязаний, мы, конечно, вполне сознавали, чего нам недостает в этом отношении. Но мы полагали, во-первых, что в нынешнее время сведущий читатель не придает уже форме, как прежде, большего значения, чем она заслуживает, и готов немного потрудиться, чтобы извлечь мысль, если она кажется ему стоящей того, из-под спуда самого несовершенного изложения. Затем мы полагали, что в наше время цивилизация более чем когда-либо требует распространения идей в какой бы то ни было форме, и что бывают такие случаи, такие социальные условия, когда человек, полагающий, что он имеет сообщить человечеству нечто важное, лишен выбора: ему ничего другого не остается, как говорить на общераспространенном языке, хотя бы он владел лишь смешным, искаженным наречием его. Наконец, мы полагали, что литературная держава слишком благородна в настоящее время, чтобы предписывать всем своим подданным всяких местностей и широт официальный язык своего академического трибунала, и что, дорожа лишь тем, чтобы высказываемое было правдой, она не обращает особенного внимания на то, хорошо или дурно эта правда высказана. Вот на что мы рассчитывали. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Мы с умыслом причислили собор св. Петра в Риме к готическим храмам, ибо на наш взгляд они, хотя и составлены из разных элементов, но порождены одним и тем же началом и носят на себе его печать. (Примечание принадлежит Чаадаеву [Ред.].)

Далее конец этого письма в «Телескопе» (1832. № 11. С. 354) был напечатан так: «И в сей-то мысли, как и во всем, мною выше сказанном, бесполезность есть безличность; а ею все доброе и все изящное связываются и соединяются в нравственном мире». – Прим. М.Г.

Подлинник по-франц. – Прим. М.Г.

О мои собратья! Я сказал самую горькую правду, но без горечи. Колрилж (англ.).

На этом рукопись обрывается, и ничто не указывает на то, чтобы она когда-нибудь была продолжена. – Прим. И. Гагарина.

Печатаются впервые.

Подлинник по-французски. Упоминаемое в начале письмо Чаадаева к Шеллингу (1832 г.) помещено в ст. Лонгинова: Русский Вестник. 1862. Т. 42. С. 157.

Тому, кто имеет на это право (тому, кому ведать надлежит) – (франц.).

Что народу до разума? (нем.)

Глас народа – глас Божий (лат.).

Золотая середина (франц.).

Следующий абзац – в подлиннике по-французски.

Я не считаю его ни хорошим французом, ни хорошим русским (франц.).

Я говорю о прозе, поэт везде необыкновенный человек. – Прим. П. Я. Чаадаева.

Источник красноречия есть одобрение слушателей (лат.).

Возвращаясь к В. (франц.).

Ансельм Кентерберийский [Ред.].

Фраза из первого «Философического письма» Чаадаева.

Впервые напечатано в «Былом», 1906, апрель.

Подлинник по-французски; печатается впервые.

Речь в Государственной Академии Художественных Наук на вечере в память М. О. Гершензона 6 марта 1925 г.

Опубликовано как вступительная статья к книге М. О. Гершензона «Статьи о Пушкине», 1926 [Ред.].

«Поэзия и правда» (нем.).

«Мудрость Пушкина». С. 155.(Указанная цитата находится не в основном тексте книги, а в Приложении (очерк «Пушкин и гр. Е. К. Воронцова», 1-й абзац) – см. об этом комментарий на с. 107. Далее (прим. 2—10) страницы указаны по настоящему тому.)