Леонид Аринштейн - Во власти хаоса. Современники о войнах и революциях 1914–1920

Типичные антиподы, Вильгельм II и Николай II оставались таковыми и в годину постигших их невзгод. Властный, самоуверенный и хвастливый Вильгельм при первых неудачах окончательно теряется и спешит покинуть свою родину и свою семью, заботясь, главным образом, о своей личной безопасности, которую он и обретает в тенистых аллеях Дорнского парка.

Кроткий и нерешительный во времена своего могущества, Император Николай отказывается от предложения искать спасения вне российских пределов и, преисполненный доверия к предавшему его народу, спешит к своей семье и разделяет с нею ее трагическую участь. И в итоге печальный облик Царя-Мученика, несомненно, затмит в беспристрастной истории театрально-внушительный силуэт германского монарха.

Фрагменты воспоминаний Е. Н. Шелькинга «Самоубийство монархий» печатаются по сборнику «Историк и современник». Кн. IV. Берлин, 1923. С. 134–170.

[28]

Приближался конец октября. Все знали, что на 25-ое число большевики назначили захват власти. Только временное правительство, казалось, этого не подозревало. В Зимнем дворце раз в неделю собирался образованный Ф. Головиным высший совет по делам искусств, членом которого был и я. 18 октября, кажется, это было в пятницу, происходило заседание; мы были почти уверены, что оно будет последним, и, расходясь, постановили собраться через неделю, если…

Я вышел на набережную вместе с Михаилом Ивановичем Ростовцевым; мы говорили о сроке, который пророчествовали большевистскому правительству, если бы ему удалось оказаться у власти; кто говорил: «три недели», кто: «три месяца»; больше этого никто не давал. Михаил Иванович сказал: «Большевикам захват удастся, они останутся очень долго и наделают много вреда».

Неделю спустя, 25 октября, я собирался сесть завтракать в моих комнатах в кухонном каре Гатчинского дворца, как во двор влетел автомобиль с английским флажком. Приготовленный к серьезным событиям на этот день, я не был слишком удивлен, когда мне доложили, что приехал Керенский, бежавший из столицы. Он вошел к коменданту гатчинского гарнизона, полковнику Свистунову, занимавшему несколько комнат в нижнем этаже. Адъютант Керенского, мой приятель, присяжный поверенный Борис Ипполитович Книрша, офицер военного времени, сейчас же поднялся ко мне и от него я узнал о необычайных событиях, происшедших в то утро в Петербурге. Брожение в тамошнем гарнизоне достигло накануне такой степени, что председатель совета министров не чувствовал себя в безопасности в Зимнем дворце, в частных апартаментах бывшего Императора, в которых он имел безвкусие поселиться. Он предпочел переехать на эту ночь в соседнее здание штаба войск гвардии и округа на Дворцовой площади по ту сторону Миллионной улицы. Тут у него созрел план отправиться на фронт за войсками, на которые он мог бы опереться. Утром он однако заметил, что все сообщения между ним и внешним миром прерваны: телефонные провода перерезаны, из всех военных автомобилей, в большом числе стоявших на площади, удалены свечки, так что первый министр, в то же время гордо именовавший себя верховным главнокомандующим, не мог воспользоваться ни единым способом передвижения. Ему оставалась одна надежда – помощь иностранного посольства.

Я знаю, что подробности следующих тут событий были с других сторон передаваемы несколько отлично, но я привожу их так, как они сохранились у меня в памяти по рассказу моего приятеля, принимавшего в них непосредственное участие.

Перед Керенским стоял вопрос, как добраться до одного из посольств; ближайшим было английское на Дворцовой набережной у Марсова поля и Летнего Сада. Сделав себя неузнаваемым, Книрша обходными путями пробрался туда и умолил посольство одолжить Керенскому автомобиль. Таким образом председатель совета министров и опереточный верховный главнокомандующий под прикрытием английского флага смог выехать из столицы. По иным сведениям автомобиль принадлежал американскому посольству, но я уверен, что видел на нем английский флажок и слышал от Книрши, что он обратился в английское посольство.

В своих вышедших недавно в Америке на английском языке воспоминаниях Керенский рассказывает, что американцы, а за ними и англичане предложили ему воспользоваться для отъезда из Петербурга автомобилем под их флагом, но что он, поблагодарив их, от этой услуги гордо отказался, ибо, сказал он, «неуместно главе Российского правительства проезжать через "свою" столицу под иностранным флагом». Это ложь.

Быстрым аллюром автомобиль направился в Гатчину, где небольшой гарнизон был еще сравнительно спокоен. Впрочем, у меня было впечатление, что этот маршрут был выбран Книршей, имевшим личные причины заехать в Гатчинский дворец. Так иногда мелкие обстоятельства обуславливают крупные события.

Позавтракав у Свистунова, Керенский в другом автомобиле пустился в дальнейший путь по направлению к Пскову. Посольский вернулся в Петербург. Под Псковом стояла под командой генерала Краснова кавалерийская дивизия из донских казаков, та самая, что играла роль во время столкновения Корнилова с Керенским. Она считала, что Керенский ее предал, и не могла питать в отношении его слишком горячих чувств.

Мне стало ясно, что с этой минуты находившийся на моем попечении дворец попадает в орбиту политических событий. Это в первую очередь было следствием того, что в небольшое помещение нижнего этажа, еще до нашего появления здесь, вселился комендант гарнизона. С тех пор как мои друзья и я приняли на себя охрану находившихся тут художественных ценностей, мы тщетно боролись с этим положением вещей, предвидя возможные последствия.

Остальная часть дня 25 октября прошла в Гатчине спокойно, но на следующий день до нас дошли слухи, что накануне вечером в столице произошел большевистский переворот и что временное правительство было арестовано в то время, как оно заседало в Зимнем дворце в отсутствии своего председателя. Но точно мы ничего не знали.

27 октября Керенский вернулся в Гатчину в сопровождении кавалерийской дивизии, следовавшей за ним нехотя и лишь потому, что видела в нем единственного представителя порядка и надо было бороться с беспорядком. Я еще вижу Керенского входящим с видом Наполеона, заложив руку за борт военной тужурки, в ворота кухонного каре во главе высших офицеров. Я наблюдал эту сцену из окна бельэтажа. Он направился в квартиру коменданта. Я еще был должностным лицом состоявшего под его председательством правительства и в качестве «хозяина» дворца сошел туда справиться о его желаниях. Когда я вошел, он только что начал играть партию на стоявшем там маленьком бильярде и встретил меня с кием в руке. Он попросил отвести комнаты для себя и «своей свиты». При этих словах я с трудом сохранил серьезный вид. Он очевидно страдал мегаломанией. В своих речах он часто представлял себя облеченным верховной властью, каким-то мистическим образом перешедшей на него от Императора. Теперь, утопая, он еще говорил о «своей свите».