Леонид Аринштейн - Петух в аквариуме – 2, или Как я провел XX век. Новеллы и воспоминания

– Всё, папаша. Остальные в следующий раз. Сейчас времени нет. – Старик протянул ему треху, от которой Ларька отказываться не стал, посчитав, что если в бараках увидят, что он колет дрова бесплатно, его вообще отсюда не отпустят.

Пока он умывался, вернулась Паня:

– Ну, ожил? А я думала, до вечера не проспишься! И тяжел ты, брат: что твой куль с мукой. Сейчас что-нибудь перекусим. Я тут и на опохмелку принесла. – Она выгрузила из сумки две поллитровки и изрядное количество разной снеди, приобретенной явно в коммерческом магазине [21].

Ларька подумал, что вообще-то ему пора бы идти, но обижать Паню… Однако тут же поймал себя на мысли, что он с собой лукавит, и уходить ему в действительности не хочется.

– А ты что, не работаешь сегодня?

– Почему? Я пораньше вышла, всё там чин чина-рем, марафет навела… Ушла на часок пораньше, так в другой раз я до ночи убираюсь.

Он помолчал, пытаясь восстановить события минувшей ночи: было между ними что-нибудь или он просто проспал подле нее, как она выразилась, «как куль муки»?

– Это твой муж? – Он показал на фотографию молодого человека с мужественным открытым лицом.

– Это отец. Был машинистом. Погиб молодым, еще до войны. Попал в крушение. Вредители подстроили. А муж вот. – Она показала на фотографию человека с простецким и гораздо менее привлекательным, чем у отца, лицом. – Мы поженились в тридцать девятом… Трех месяцев не прошло. В Финскую его. Вот похоронка… Читай: «Геройски погиб при прорыве линии Маннергейма в районе нас. пункта Ранталла». А это мать, она в блокаду… Это младшая сестра – на Урале живет. То брат: он жив остался. Сейчас в военном училище в Тамбове. То – я. Красивая?

– Ничего…

– Ничего-ничего. Ничего – пустое место. Да и то врешь. Ночью-то ко мне и не повернулся… Я к нему передом, а он ко мне задом. – Ларька удивленно смотрел на Паню: такой резкий скачок от глубокого человеческого горя к откровенному цинизму был для него неожиданностью. «Заодно и на мой вопрос ответила», – усмехнулся он про себя.

– Ладно, ты тут музыкой побалуйся, а я на кухню. – Она вытащила откуда-то из-под стола старый патефон, достала пластинки и исчезла.

Он посмотрел пластинки: Кэто Джапаридзе, Вадим Козин, Эдди Рознер, Утесов, «Рио-Рита», «О, Джовена». Выбрал «Китайские фонарики» и, слушая, стал снова разглядывать фотографии. Паня заскочила в комнату, пританцовывая в ритме патефонного фокстрота:

– Ладно, пока там варится, давай по маленькой…

Развеселилась, потащила Ларьку танцевать на микроскопическом пятачке между столом, нарами, шкафом и тумбочкой. После второй стопки поставила пластинку с частушками и стала подпевать:

Дальнейший текст Паня выдала уже в полном отрыве от того, что напевал патефон: в ее варианте, – надо сказать, крайне нецензурном, – основной упор делался на подробностях того, что происходило между «милым-ухажером» и, так сказать, лирической героиней частушки… С последней Паня себя явно отождествляла: распевая, она уселась к Ларьке на колени и в качестве заключительного аккорда крепко поцеловала в губы. Впрочем, тут же спохватилась: «Картошка!» Выскочила на кухню и вернулась с дымящей кастрюлей, весело напевая непристойную частушку насчет разбитного зятька, который, проходя мимо тещиного дома, каждый раз демонстрировал ей свое всяческое неуважение.

Картошку Паня поставила на стол, затем нашарила под нарами банку соленых грибков и маринованных огурцов с помидорами.

– И-эх, огурчики ды помидорчики, – запела она при этом, – ды Сталин Кирова убил, ды в коридорчике!

– Да заткнись ты, – возмутился Ларька. – У вас же здесь стены бумажные, всё слышно.

– А чего мне? Пускай слушают. Все и так знают…

– Знают, да молчат.

– Кто молчит, а кто и кричит… Это вас, фейдеров да бар, просто засадить. А мы нар-род: нам всё можно! – Она хватанула полстакана водки, закусила картофелиной с огурцом и, явно Ларьке назло, загорланила политические частушки, да такие, что каждой хватило бы схлопотать десять лет…

– Ну и чего мы сидим, как на именинах? – Ларька решил, что это единственный способ заткнуть ей рот. – Айда в постель! А то опять споишь так, что засну, как колода!

– Это дело! Это дело! – пританцовывая, проскандировала Паня. Она выключила свет, мигом разделась и, не удосужившись запереть дверь или задёрнуть занавески, взяла Ларьку за руку и потянула за собой на нары.

В половине шестого утра Паня была уже на ногах. После такой-то ночи… Ларька проснулся и теперь силился оторвать голову от подушки, так как понимал, что если он сейчас не встанет и не уйдет вместе с Паней, то в Киев он так и не попадет. А ведь отец и мать сегодня вечером придут встречать 31-й поезд… Дела-а!

– Послушай, Паня… Да зажги ты свет, я больше спать не буду… Понимаешь, как неладно вышло, я вчера поезд проспал. Мне тут суток на несколько надо в Киев.

– А что ты забыл в Киеве?

– Родители. Я их после войны не видел еще. Отец только из Германии, мать из эвакуации.

– Так что пожить со мною не хочешь… Не боись, не оженю…

– Да не в том дело. Думаешь, обманываю? Вот смотри, билет. – Он порылся в вещах, протянул билет Пане.

Паня внимательно билет разглядела и, кажется, начала входить в его положение:

– Ну вставай, собирайся, раз так…

– Я как вернусь – прямо к тебе.

– Поглядим… Ладно, тебе еды в дорогу собрать? – Она смахнула слезинку с ресницы.

– Не надо. Не в голодный же край. К родителям.

– Смотри…

Они вышли вдвоем в черную ночь. Соединявшее их тепло быстро растворилось в промозглом воздухе, и к трамвайной остановке они подошли уже совершенно чужими, одолеваемые каждый своею собственной заботой.

Ларька начал с того, что поехал на Витебский вокзал, где попытался обменять вчерашний билет на сегодня. Из затеи этой ничего не получилось, и он решил лететь самолетом: ведь ждут его сегодня, значит, надо сегодня и прибыть! Он съездил на Таврическую, быстро собрался и отправился в аэропорт, на Ржевку. Самолет на Киев вылетал через два часа, но билетов на него не было. Впрочем, как выяснилось, денег на билет у Ларьки все равно не набиралось.

Сделав это открытие, он пригорюнился, но, вспомнив доброе фронтовое правило, что нет такой ситуации, из которой нельзя найти выхода, стал мыслить именно в этом направлении. Первой светлой мыслью было найти пилота и уговорить взять его, Ларьку, в кабину. Первую часть замысла (найти пилота) он осуществил довольно легко и, вдохновленный этим обстоятельством, приступил ко второй:

– Простите, пожалуйста. У меня тут неприятность вышла: у меня билет на скорый киевский поезд, мягкий вагон, – он протянул летчику билет, – но я на него опоздал. А в Киеве меня очень ждут… Не мог ли бы Вы взять меня на самолет? Мягкий вагон стоит дороже самолетного билета, и государство внакладе не будет…