Леонид Аринштейн - Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

(III, 233)

Прежде чем двигаться дальше, уместно обратить внимание на одно недоразумение. Стихотворение иногда комментируется как прощание с Е. К. Воронцовой на том основании, что в одном из списков стихотворений, предназначенных Пушкиным для печати, имеется запись: «К E. W.», неизвестно к какому стихотворению относящаяся [66]. Между тем, под инициалами E. W. Пушкин, судя по всему, имел в виду Евпраксию Вульф, то есть стихотворение «К Е. Н. Вульф»: «Вот, Зина, вам совет: играйте». В предшествующем списке Пушкин назвал его «К Зине» [67]. «Прощание» же в этих списках вообще отсутствует и появляется лишь в следующем списке под названием «В последний раз» и непосредственно соседствует с двумя другими стихотворениями («Заклинание», «Для берегов чужбины…»), отнесенность которых к Ризнич сомнений не вызывает.

Тема могильного сумрака получила интенсивное развитие в стихотворении «Заклинание» – о нем уже упоминалось, – датированном 17 октября, то есть написанном практически сразу же после «Прощания»:

…

(III, 246)

Мотив верности мертвой возлюбленной и мистического свидания с ней врывается и в финал вполне реалистического стихотворения «Для берегов отчизны дальной», завершающего этот своеобразный цикл болдинских стихотворений, посвященных Ризнич.

Выше приводились две первые строфы этого стихотворения, приводим его заключительную – «мистическую» строфу:

(III, 257)

Роман Пушкина с Амалией Ризнич, оставивший столь заметный след в его поэзии, не был замечен современниками. О нем догадывался обманутый муж, знала со слов Пушкина княгиня Вяземская, знал одесский поэт В. И. Туманский, написавший на смерть Ризнич сонет, полный намеков на ее близость Пушкину. Других это мало интересовало, и лишь в 1856 г. известный собиратель одесской старины К. П. Зеленецкий впервые коснулся этой темы, опубликовав некоторые сведения о Ризнич, почерпнутые из рассказов одесских старожилов и использованные позже еще в двух-трех работах.

Полную противоположность в этом смысле представляет так называемый «роман» Пушкина с Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой – один из самых распространенных и устойчивых в пушкинистике мифов, из коих наполовину и состоит биография Пушкина.

Интерес, который Пушкин осмелился проявить к супруге генерал-губернатора, был настолько сенсационен, что привлек любопытство всех одесских сплетников, и этот факт, сам по себе незначительный, попал на страницы мемуарной литературы и постепенно превратился в романтическую легенду – своего рода местную достопримечательность, – расцвеченную одесскими краеведами и литературоведами. Согласно легенде, длительный роман гонимого поэта и первой леди Одессы закончился тем, что ревнивый генерал-губернатор изгнал поэта из своих владений, а супруга губернатора родила ему смуглую девочку с курчавыми волосиками [68].

Всё это довольно далеко от реальности.

Преувеличена сама продолжительность романа. П. Губер считает, что он начался осенью 1823 г., причем уже в декабре Пушкин «достиг взаимности» [69]. «Летопись жизни и творчества А. С. Пушкина» ограничивает роман «январем (?) – июлем 1824 г.» [70], а вопрос о взаимности деликатно обходит. В действительности, Пушкин впервые увидел Воронцову в сентябре 1823 г., однако до середины мая 1824 г. никаких фактов, свидетельствующих о его увлечении прекрасной графиней, нет. Напротив: то, что известно о Пушкине и Воронцовой, говорит скорее об обратном.

Графиня приехала в Одессу 6 сентября 1823 г. усталая, больная, на восьмом месяце беременности. Разумеется, одесский свет и Пушкин в том числе с интересом отнеслись к прибытию супруги недавно назначенного генерал-губернатора, чем, собственно, и объясняются зарисовки ее профиля на полях рабочих тетрадей поэта (среди десятков других таких же зарисовок, которые он особенно часто делал на Юге). До конца 1823 г. Воронцова выпадает из поля зрения окружающих: 23 октября она родила сына и долго еще не могла прийти в себя [71].

Постепенное возвращение Воронцовой к светской жизни относится к концу декабря, когда, превозмогая слабость, ей приходилось ненадолго показываться на обязательных празднествах – таких, как рождественский обед 25 декабря или новогодний маскарад 31 декабря. В январе-феврале 1824 г. Пушкин, вероятно, видел Воронцову на балах, в опере и на других перекрестках светской жизни, не очень, впрочем, в тот сезон интенсивной. Но само по себе это ни о чем не говорит. Пушкин тогда поглощен был своими отношениями с Ризнич, с которой связано всё написанное в то время. Никаких стихотворений, которые так или иначе относились бы к Воронцовой, ни в январе, ни в феврале Пушкин не писал. Уж кому-кому, а своей лирической музе он неизменно поверял свои любовные тайны.

В начале марта Пушкин уехал в Кишинев, а когда вернулся, Воронцовой в Одессе не было: она уехала к матери в Белую Церковь, откуда возвратилась только в конце апреля. Иными словами, Пушкин не видел Воронцову почти два месяца. Если бы он действительно испытывал к ней тогда какое-то чувство, оно несомненно нашло бы отражение в его лирике. Но ничего подобного мы опять-таки не находим.

В середине мая из Одессы навсегда уехала Ризнич, и вскоре появляются первые признаки того, что Пушкин небезразличен к Воронцовой.

Первой ласточкой были зарисовки профиля Воронцовой в большой рабочей тетради (ПД № 835). Принято считать, что они сделаны 28 или 29 мая – по возвращении Пушкина из командировки на саранчу (Пушкин не брал с собой эту тетрадь). Командировку на саранчу Пушкин счел для себя оскорбительной, но ехать пришлось. С 22 по 28 мая он отсутствовал, а по приезде обрушил на своего начальника графа Воронцова град эпиграмм: «Полу-милорд, полу-купец», «Кто ты… не смей» и др. В письмах он называет Воронцова придворным хамом, вандалом и даже рисует рядом с профилями его супруги, то есть там, где он нередко рисовал самого Воронцова, – Павла I, как бы сравнивая своего недруга с Императором-самодуром.