Леонид Аринштейн - Пушкин: «Когда Потемкину в потемках…». По следам «Непричесанной биографии»

Но как раз обо всем, что касается героини ночного приключения Пушкина, Нащокин темнит и темнит, категорически отказываясь назвать ее имя. Тем не менее, опираясь на целый ряд деталей, Бартенев заключил, и это ему подтвердил историк М. Н. Лонгинов, что речь идет о Дарье Федоровне Фикельмон (Долли), внучке фельдмаршала Кутузова, супруге австрийского посланника графа Фикельмона, в то время одной из самых блистательных красавиц великосветского Петербурга.

Рассказ Нащокина в записи Бартенева в дальнейшем не раз перепечатывался и использовался как в пушкинистике, так и в околопушкинистской литературе [10], но предположение Бартенева – Лонгинова насчет Долли Фикельмон сомнению не подвергалось.

Графиня Долли Фикельмон

Между тем то, что доподлинно известно о Пушкине и Долли, отнюдь не свидетельствует, что между ними была любовная связь. Скорее наоборот. Долли отличалась сильным характером и расчетливой осторожностью. Ее осмотрительное, сдержанное поведение, вполне соответствующее ее положению супруги высокопоставленного дипломата, снискало ей безупречную репутацию и при Дворе, и в свете. Рисковать этой репутацией и своим положением в обществе ради случайного любовного приключения она едва бы стала.

Опровергает такую вероятность и следующее обстоятельство: и поэт, и супруга посланника были слишком заметными в свете людьми, чтобы – если бы связь между ними в действительности существовала – она не была бы замечена и не стала бы предметом светской молвы и всяческих пересудов. Однако ни в многочисленных воспоминаниях современников, ни в письмах, ни в дневниках тех лет нет даже намека на такую связь.

Всё так. Только Пушкин тайком в ночное время действительно бывал в особняке австрийского посланника. И вполне ясно, у кого он там бывал.

Дело в том, что на втором этаже этого особняка жила мать Долли – Елизавета Михайловна Хитрово. Ее дружба с Пушкиным, а в какое-то время и нечто большее чем дружба, не были тайной для окружающих.

Е. М. Хитрово

Елизавета Михайловна, как известно, была дочерью легендарного фельдмаршала Кутузова. Блистательное родство сделало Елизавету Михайловну всеми уважаемой, открыло перед ней самые высокие светские салоны, но, увы, не смогло сделать ее счастливой в личном плане. Ее первый муж – любимец Кутузова граф Ф. И. Тизенгаузен был убит в сражении под Аустерлицем. Второй муж – генерал Н. Ф. Хитрово – скончался во Флоренции в 1819 г. Елизавета Михайловна прожила в Италии еще восемь лет и в 1827 г. вернулась в Петербург. К этому времени относится ее знакомство с Пушкиным.

Пушкина всегда интересовали собеседники, от которых он мог услышать из первых уст что-либо о людях, делавших историю – будь то Потемкин, Пугачев, Суворов или, как в данном случае, Кутузов. В этом плане его стремление к общению с дочерью знаменитого фельдмаршала вполне понятно. Однако поэт не сразу заметил, что его живой ум, харизматический талант, умение вести остроумный разговор очаровали стареющую женщину, далеко не чуждую литературных и художественных интересов. Пушкин не был ханжой, и разница в возрасте не очень его пугала (Хитрово была на 16 лет его старше). Он легко пошел на сближение с нею, тем более что чувствовал к ней дружеское расположение. Однако Елизавета Михайловна была натурой открытой, и их роман сразу стал достоянием молвы, вызывая ухмылки и недоумение, поскольку Пушкин в то время, как всем было известно, искал себе подходящую невесту.

Пушкин оказался в сложном положении. Доброта, открытость, искренность чувства, которое питала к нему Елизавета Михайловна, безусловно привязывали его к ней. К тому же она занимала высокое положение в обществе, к чему Пушкин ни когда не был безразличен. С другой стороны, эта связь была мало совместима с его матримониальными планами, да и выслушивать бесконечные шутки и насмешки Пушкину было не очень-то прият но.

Пушкин постоянно метался между житейской необходимостью поскорее порвать эту связь и сознанием, что он уже не в силах это сделать: Елизавета Михайловна была влюблена в него не на шутку, и сам он все сильнее привязывался к ней… «Он никогда не мог решиться огорчить ее, оттолкнув от себя, – писал близко знавший их современник, – хотя, смеясь, бросал в огонь не читая ее ежедневные записки» [11].

Следы этих метаний, сохранившиеся в его творчестве и переписке, поистине поразительны. То он пишет ей нежные любовные стихотворения, то осыпает ее в письмах обидными колкостями, а за глаза, в кругу друзей, открещивается от Елизаветы Михайловны:

«Если ты можешь влюбить в себя Элизу, – пишет Пушкин Вяземскому в обычном для их переписки шутливом тоне, – то сделай мне эту Божескую милость. Я сохранил свою целомудренность, оставя в руках ее не плащ, а рубашку (справься у княгини Мещерской), а она преследует меня и здесь письмами и посылками. Избавь меня от Пентефреихи» [12](XIV, 74).

Наедине с собой Пушкин пытается разобраться в их отношениях и в нравственном и в психологическом плане. Сохранилось начало повести «На углу маленькой площади», где Пушкин, немного омолодив своих героев, воспроизводит любовную ситуацию, сходную с его собственной: «Он притворился благодарным и приготовился на хлопоты любовной связи, как на занятие должностное или как на скучную обязанность поверять ежемесячные счеты своего дворецкого…» (VIII, 145). И в другом месте – характерный диалог героев:

«Бледная дама не спускала с него своих черных и впалых глаз, окруженных болезненной синевою… Наконец, она сказала: Что с тобою сделалось, Валериан? ты сегодня сердит.

– Сердит, – отвечал он, не подымая глаз с своей книги.

– На кого?

– На князя Горецкого. У него сегодня бал, и я не зван. <���…>

– И пренебрежение людей, которых ты презираешь, может до такой степени тебя расстраивать! – сказала дама, после некоторого молчания. – Признайся, тут есть и иная причина.

– Так: опять подозрения! опять ревность! Это, ей-богу, несносно.

С этим словом он встал и взял шляпу.

– Ты уже едешь, – сказала дама с беспокойством. – Ты не хочешь здесь отобедать?

– Нет, я дал слово.

– Обедай со мною, – продолжала она ласковым и робким голосом. – Я велела взять шампанского.

– Это зачем?…

– Но в последний раз ты нашел, что вино у меня дурно, ты сердился, что женщины в этом не знают толку. На тебя не угодишь.

– Не прошу и угождать.

Она не отвечала ничего. Молодой человек тотчас раскаялся в грубости сих последних слов. Он к ней подошел, взял ее за руку и сказал с нежностию: Зинаида, прости меня: я сегодня сам не свой; сержусь на всех и за всё. В эти минуты надобно мне сидеть дома… Прости меня, не сердись.