Виктор Кондратенко - Внимание: «Молния!»

Ватутин напрямик спросил:

— Товарищ маршал, когда прикажете сдать вам фронт?

На красивом лице Рокоссовского появилась чуть заметная улыбка. Его голубые глаза смотрели на Ватутина приветливо. Он сказал:

— Николай Федорович, я прибыл не с целью расследования, а как сосед, желающий по-товарищески помочь устранить трудности, которые вы временно испытываете. Ознакомившись с обстановкой и вашими планами, я вижу, что вы, как командующий фронтом, находитесь на месте и руководите войсками уверенно. Я позвоню по ВЧ Верховному и скажу, что если бы я командовал Первым Украинским фронтом, то делал бы все точно, как Ватутин.

Это одобрение Рокоссовского было дорого Ватутину. Оно наполняло душу уверенностью и ободряло. Беседы двух полководцев не только прояснили оперативную обстановку под Киевом, но и позволили зримо, масштабно представить себе действия войск в будущих наступательных операциях. Они сошлись на том, что Манштейн, бросив в бой свои резервы, сейчас всеми силами старается навязать советским войскам позиционную форму борьбы. Ватутин должен был не давать врагу передышки, бить его непрерывно. А на избранных участках прорыва создавать более мощные, чем у гитлеровцев, группировки войск. Уже можно было думать об освобождении дорогой сердцу Рокоссовского многострадальной Польши, о помощи народам Венгрии, Румынии, Болгарии и Югославии. Все это требовало исключительной подвижности войск и нанесения по врагу еще более мощных согласованных ударов.

На второй день пришла депеша. Ставка разрешила Рокоссовскому вернуться на Белорусский фронт. Всего один день провели полководцы вместе. Но он подарил им крепкое, боевое товарищество.

После отъезда Рокоссовского Ватутин в присущем ему быстром темпе принялся готовить войска к наступлению. Все Святошино потонуло в снегу. Усилились порывы северного, хлесткого ветра, и зашипели сухие, колючие вихри метели. Где-то в лесу на крышах брошенных жителями дачных домиков гремело сорванное налетевшим бураном железо. Точно так же оно гремело на крыше разбитой снарядами будки бакенщика, когда после объезда войск Ватутин свернул к Днепру, чтобы проверить работу паромных переправ и лично убедиться, надежно ли охраняются понтонные мосты от воздушных налетов.

Стрела понтонного моста уходила в туман. К ней спешили люди с котомками, с корзинами, с узлами. Некоторые катили тележки с нехитрым домашним скарбом. Киевляне покидали город. Ватутин, догнав на мосту женщин, обратился к самой пожилой:

— Куда вы идете? Зачем уходите?

— А ты, сынок, разве не слышишь? — Пожилая женщина с корзиной замедлила шаг. Долетели глухие удары дальнобойных пушек. Она в страхе перекрестилась. — Гитлер подходит.

Митя Глушко остановил бородатого старика.

— А вы куда, дедушка?

— В Борисполь, — кряхтя, ответил бородач, сгибаясь под тяжелой ношей.

— С таким мешком? — посочувствовал Митя. — Вот это турне, — удивился он.

— Та, справді що дурне, — закивал из-под мешка бородач.

— Возвращайтесь! — сказал пожилой женщине Ватутин.

— А ты бы, сынок, оставил сейчас родную мать в городе? Скажи мне, оставил бы?

— Оставил. Они не возьмут Киев.

— Я вижу, сынок, что ты генерал. А вот чем командуешь?

— Фронтом.

Она быстро пошла по длинной стреле понтонного моста.

— Бабоньки, стойте! Стойте, бабоньки!

Нагнала своих товарок. Что-то принялась доказывать им. Вначале женщины в нерешительности топтались на месте, но потом все-таки возвратились назад. Только одна из них, отмахиваясь перчаткой, ушла на левый берег.

Спустя три дня, выступая на городском митинге у памятника Тарасу Шевченко, он увидел в толпе знакомую пожилую женщину и рядом с ней бородатого старика. С какой гордостью они смотрели на него, словно хотели сказать: «Мы тебе верим, сынок!»

И Ватутин, окинув взглядом оперативную карту, ввел в будущий прорыв на участке Восемнадцатой армии Леселидзе танковую армию Рыбалко, а танковую армию Катукова направил на Казатин.

За окном усилились порывы ветра, и под вой вьюги раздался звонок ВЧ. Ватутин, сняв трубку, услышал негромкий, медлительный голос Верховного Главнокомандующего:

— Здравствуйте, товарищ Ватутин. Я звоню из Тегерана. Доложите обстановку.

— Товарищ Сталин, положение пока тяжелое. К Манштейну все время подходят подкрепления. Как вам известно, враг захватил Житомир. Он ворвался в Брусилов и Коростышев. Его танки вышли на Тетерев и угрожают Киеву. Мы готовим ответный удар.

— Пора достойно ответить зарвавшемуся врагу. Проучить его как следует за Днепром, чтобы раз и навсегда отвести угрозу от Киева. — И негромкий, медлительный голос смолкает в трубке.

Сталин входит в большой светлый зал в стиле ампир в здании Советского посольства в Тегеране. За окнами тихо шумит старый парк. Журчат арыки. Высокие кедры, платаны и плакучие ивы чуть тронуты желтизной. Вечер. Теплая иранская осень.

Посреди зала — покрытый кремовой скатертью круглый стол с флажками Советского Союза, Соединенных Штатов Америки и Великобритании. Идет конференция трех союзных держав. За столом Председатель Совета Народных Комиссаров СССР Сталин, президент США Рузвельт и премьер-министр Великобритании Черчилль. Члены делегаций, среди которых Ворошилов и Молотов, а также генералы, консультанты, эксперты и переводчики.

Сталин:

— Господин президент, господин премьер, господа! Я рад, что серьезные разногласия остались позади. Наши соглашения в Тегеране об открытии второго фронта приближают сокрушение фашистской Германии.

Эти слова моментально переводятся на английский язык.

Вслушиваясь в них, одобрительно кивает Рузвельт. Он сидит в своем кресле на колесах, которое совершило с ним путешествие из Вашингтона в Тегеран.

Внимательно слушает Черчилль. В углу рта зажата дымящаяся сигара.

— Наша страна борется с основными силами Гитлера. Судите сами, на Восточном фронте он держит двести шестьдесят дивизий.

К Рузвельту ближе придвигается переводчик. К Черчиллю — тоже. Сталин продолжает:

— Я только что разговаривал с генералом Ватутиным. Под Киевом сложное положение. Противник продолжает наступать. Его цель — овладеть Киевом. Он отбил у нас Житомир — важный железнодорожный узел. Обстановка на Украине заставит нас еще кое-где отступить. Но это явление временное. Скоро праздник будет и на нашей улице. — Он обращается к Рузвельту: — Вы, господин президент, произнесли в Тегеране долгожданные слова: «Мы не только хотим пересечь Ла-Манш, но и преследовать противника в глубь территории».

Рузвельт кивает головой. Черчилль продолжает внимательно слушать переводчика. Глава советской делегации заканчивает речь: