Виктор Бакин - Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

Время наверняка отсеет строки тех, кто, вспоминая о Высоцком, писал больше о себе, кто просто спешил подать свой голос: «И я! И я его лично знал!» или «Помню, выпивали мы с Володькой…» Но было много людей в окружении Высоцкого, которые помнили совсем другое…

А. Фирсов: «Любопытно, что после смерти Высоцкого многие говорили, что он много пил. Я знал его 10 лет, но о пристрастиях к алкоголю и не догадывался. При мне он ни разу не выпил даже шампанского. Может, он стеснялся меня, а может, просто был уверен, что я не составлю ему компанию».

Ю. Кукин: «Я никогда не видел Высоцкого со стаканом в руке, я с ним не пил ни разу. Мне даже поэтому сказали: «Ты Высоцкого не знаешь…» Значит, не знаю. Когда я его видел, он был трезв, как стекло».

В. Ханчин: «За 13 лет я ни разу не видел, чтобы Высоцкий выпил чего-то спиртного. При мне это ни разу не произошло – ни у нас, ни при наших встречах в Москве, ни в Сочи, ни даже на роскошной донской ухе в Ростове-на-Дону. Свидетели тому – многочисленные мои друзья на этих встречах. Повторяю – при мне не было».

В. Туманов: «И теперь, когда я слышу о якобы бесконечных пьянках Высоцкого, для меня это странно, потому что лично я видел его куда чаще работающим, вечно занятым, и были большие периоды, когда он вообще не пил».

Е. Евтушенко: «Очень часто я видел Володю, может быть тысячу раз в своей жизни. Кстати, я никогда не видел его пьяного. Он выпивал, конечно, бывал навеселе, но пьяного я его не видел. Он пил совсем с другими людьми, которые его споили».

Л. Сульповар: «Я могу совершенно определенно сказать, что алкоголиком он не был. Люди, подверженные этой патологии, – запущенные, опустившиеся. Володя был абсолютно другим. Допустим, через день или два мы выводили его из этого болезненного состояния, Володя становился другим человеком – собранным, подтянутым, готовым работать».

В. Аксенов: «Я его никогда пьяным не видел. Хотя это всем известно, что он пил, но во время моих с ним контактов этого никогда не было».

В. Суходрев: «Вообще я должен сказать, что ни разу не видел, чтобы в бокале у Володи было что-либо, кроме какой-нибудь воды. Я в те годы мог иногда выпить (и даже крепко!), но он при всех наших встречах не пил ни грамма. Так что я Володю ни пьяным, ни под любым другим «кайфом» не видел – об этом я только теперь читаю».

Ю. Карякин: «И пьяная Русь у него – это уж, конечно, не умиление, не любование, а настоящий плач от горя настоящего. Это – знание пьянства уже не как богатырства какого-то, а как безобразия, бедствия народного и страшного греха».

Д. Быков: «…ну хорошо, а похмелье чем продиктовано? Почему здоровый, триумфально успешный, всенародно любимый поэт травит себя этой дрянью, с фантастическим упорством занимается саморазрушением? Да потому, что физически чувствует стыд за окружающее вырождение; потому, что именно собственная «чистота порядка», собственная стилистическая цельность и абсолютная органика не дают ему спокойно наблюдать всеобщее притворство».

А. Митта: «Он не был пьяница, он не пил в нормальной жизни. Ему нужно было разрядиться. Он копил, копил, копил… Он был очень ранимый человек, никогда не капризничал, не сводил мелких счетов, и когда подступало – он разряжался и уходил на две – три недели… Конечно, сказывались нагрузки, семейная неустроенность…»

Л. Пырьева: «Знаете, в «Хозяине тайги» есть сцена, в которой он ожесточенно пинает, сбрасывает в воду одного из членов бригады, просмотревшего по пьянке сильнейший залом деревьев на реке. Он, как на врага, смотрит на бутылку, читает с сарказмом этикетку: «Ах, особая, московская!» и – выливает содержимое в реку… Мне тогда показалось очень искренним и жизненно достоверным такое антиалкогольное ожесточение, но, оказывается, это было еще и фактом его биографии!»

Высоцкий постоянно стремился доказать себе и всем, что может собственными силами выбраться из запоя, когда сам того пожелает. Он хотел преодолеть болезнь волевым усилием, наперекор диагнозу и судьбе.

Однажды у Фаины Георгиевны Раневской спросили: «Почему вы не напишете воспоминаний об Ахматовой – ведь вы были с ней так близки?» Раневская прогудела в ответ: «Анна Андреевна не просила меня писать о себе воспоминания». А потом добавила: «Какая страшная казнь ждет эту великую женщину после смерти: воспоминания друзей».

Воспоминания «воспоминаниям» – рознь…

Е. Евтушенко: «Я категорически отвергаю попытки рассказывать гадости о моих хороших знакомых. Мне нет дела до чужого грязного белья. Уж лучше оставаться в неведении о пороках близких».

Вообще-то перетряхивание грязного белья на людях в приличном обществе всегда считалось неприемлемым. Сегодня к этому явлению привыкли и относятся как к норме.

Понятие «друзья» можно трактовать очень широко, и особенно по отношению к Высоцкому. Может быть, лучше сказать – коллеги. Было бы странно, если бы в печати не появились воспоминания о Высоцком его коллег по театру. Каждый вспоминал по-своему…

Л. Филатов написал несколько стихотворных посвящений и был автором очень доброй и щемящей душу телепередачи «Чтобы помнили…». Это из той знаменитой анкеты взято название передачи. На вопрос: «Чего ты хочешь добиться в жизни?» – Высоцкий ответил: «Чтобы помнили…»

А. Демидова первой – в августе 1980-го – написала статью «Каким запомнился…» и книгу «Владимир Высоцкий, каким знаю и люблю».

В. Смехов написал полную восторга и комплиментов книгу «Живой и только» и во всех своих других книгах отводил солидное место воспоминаниям о счастливых шестнадцати годах работы на сцене рядом с Высоцким.

Другие коллеги-актеры, не расположенные к литературной деятельности, вспоминали о своей совместной работе с Высоцким в интервью и во время различных встреч со зрителями…

Воспоминания… Скорее, это были даже не воспоминания, а желание высказать свою оценку явлению, рядом с которым им повезло жить и работать. Произошло осознание масштабов личности и творчества Высоцкого, о которых они при жизни своего коллеги и понятия не имели. Теперь они могли оценить причины и мотивы поведения Высоцкого, даже того, которое их раздражало или не нравилось. Ни у кого из вспоминающих не было желания говорить или писать о плохом – естественное состояние для людей любящих или, хотя бы, уважающих память ушедшего товарища.

Юрий Любимов: «Лежал он на сцене, где играл Гамлета, где так легко и красиво за долгие годы прошел, наверно, по этим подмосткам, не одну сотню километров; удивительная была походка у него. Шли тысячи людей, шли день и ночь, и потом уже три года прошло, всегда у его портрета цветы. А могилы не видно, цветами засыпано все. Многое понял я в его судьбе. Женился он на Колдунье Марине, которая очаровала всю Москву, и увидел он другой мир. Он и всю страну чувствовал остро, без розовой пленки, которую с детства нам старательно напяливали на глаза слуги народа. Все он про них и про народ понимал, потому и был истинно народный поэт, и положил его Господь Бог рядом с другим непутевым поэтом. Понимал Владимир, что жить он должен в России, а не в парижах, а жить уже было невтерпеж, больно глаз острый. Вот и загнал себя, как своих песенных Коней. «Ни дожить, ни допеть не успел». К счастью, допеть успел – спел про все, да еще как, заглянул туда, куда никто из официальных поэтов не заглядывал, а еще снисходительные коллеги по плечику похлопывали. А ему очень хотелось, чтоб коллеги признали, хотелось, чтобы книгу выпустили, диск хороший записали. А управители искусства все в обещанку играли и ничего не давали. Гамлета и то не хотели дать играть. «Какой он Принц? – хрипатый такой и повадки не те». Как он умудрился вопреки всему спеть и написать все, что хотел, – одному Богу известно. Как обычно, лишь очень немногие поняли, кто он, многие люди увлекались, но охватить его значения не могли даже умные и понимающие искусство.