Виктор Бакин - Владимир Высоцкий. Жизнь после смерти

Не окончена времени повесть,
и ни времени нет, и ни рода…
Лишь на совесть зарытая совесть
на Ваганьково, справа от входа».

О Володе Высоцком я песню придумать решил:
вот еще одному не вернуться назад из похода.
Говорят, что грешил, что не к сроку свечу затушил…
Как умел, так и жил, а безгрешных не знает природа.

Ненадолго разлука, всего лишь на миг, а потом
отправляться и нам по следам по его по горячим.
Пусть кружит над Москвою охрипший его баритон,
ну а мы вместе с ним посмеемся и вместе поплачем.

О Володе Высоцком я песню придумать хотел,
но дрожала рука, и мотив со стихом не сходился…
Белый аист московский на белое небо взлетел,
черный аист московский на черную землю спустился».

Поль Мориа, уймите скрипки!
К чему нагрузки?
Его натруженные хрипы —
Не по-французски.

Пока строка, как уголь, жжется —
Пластинка трется.
Пусть помолчит, побережется —
Не то сорвется.

Всадник утренний проскачет,
Близкой боли не тая,
Чья-то женщина заплачет,
Вероятно, не твоя.

Лик печальный, голос дальний —
До небес подать рукой.
До свиданья, до свиданья,
До свиданья, дорогой!

А кто-то Гамлета играет,
Над кем не каплет.
И новый Гамлет умирает —
Прощайте, Гамлет!

Но вот и публика стихает,
Как будто чует.
Пусть помолчит, не выдыхает —
Его минует.

По таганским венам узким
Изливается Москва.
А вдова с лицом французским —
Будет много лет жива.

Вон газетчик иностранный
Дико крутит головой.
Кто-то странный, кто-то пьяный,
Кто-то сам – полуживой.

Усни спокойно, мой сыночек, —
Никто не плачет.
О, этот мир для одиночек
Так много значит!

Переулочек глубокий —
Нету близкого лица.
Одинокий, одинокий,
Одинокий – до конца…

Словно тысячи тысяч оркестров
разодрали мелодии плоть —
миллионы нещадных маэстро
стали палочкой сердце колоть.

Будто бич резал напропалую,
этот ритм, что у пульса в плену, —
оплеухи нужней поцелуев —
поцелуям мы знаем цену.

И слова зазвучали, как клекот
пораженного насмерть орла,
полоснули до горла от легких,
и ворочалась совесть и жгла.

Я увидел, как он изначален,
облекая в простые слова
наши муки, и смех, и печали,
как повинна его голова.

Приоткрыл он понятья и вещи,
что казались яснее всего.
Несчастливый становится вещим —
это счастье для паствы его.

А за мужеством (как ни усердствуй)
проступает, печалью дыша,
уязвимое, нежное сердце
и трепещет живая душа.

Если падает бард и скиталец,
побежденный глаголом успех,
то все ложи пока свои пальцы
поднимают с улыбками вверх.

И явилась мне, как откровенье,
эта мысль, что подспудно жила:
счастье есть не в удовлетворенье,
а в способности страстно желать.

На подмостках судьбы и театра
исступленно хрипит на весь свет
осужденный на жизнь гладиатор,
обреченный на вечность поэт».

Погиб поэт. Так умирает Гамлет,
Опробованный ядом и клинком.
Погиб поэт. А мы вот живы – нам ли
Судить о нем, как встарь, обиняком?

Его словами мелкими не троньте:
Что ваши сплетни суетные все!
Судьба поэта – умирать на фронте,
Мечтая о нейтральной полосе.

Где нынче вы, его единоверцы,
Любимые и верные друзья?
Погиб поэт – не выдержало сердце:
ему и было выдержать нельзя!

Толкуют громко шуты и невежды
Над лопнувшей гитарною струной.
Погиб поэт, и нет уже надежды,
Что это просто слух очередной.

Теперь от популярности дурацкой
ушел он за другие рубежи.
Тревожным сном он спит в могиле братской,
Где Русская поэзия лежит.

Своей былинной не истратив силы,
Умолк поэт, набравши в рот воды,
И голос потерявшая Россия
не понимает собственной беды.

А на дворе осенние капели
И наших судеб тлеющая нить.
Но сколько песен все бы мы ни пели,
его нам одного не заменить!

Над заснеженным садиком
Одинокий фонарь,
И, как свежая ссадина,
Жжет мне сердце луна.
В эту полночь щемящую
Не заказан мне путь
На Ваганьково кладбище,
Где он лег отдохнуть.

Я пойду, слыша плач иных
Инквизиторских стран,
Мимо тел раскоряченных,
Мимо дыб и сутан…
Долго будет звенеть еще
Тех помостов пила…
Я пойду, цепенеющий
От величия зла.

Пистолеты дуэльные
Различаю во мгле,
Два поэта расстреляны и
Не на папской земле.
Офицерам молоденьким
Век убийцами слыть.
Ах Володя, Володенька,
А нам кого обвинить?

И во взгляде рассеянном
Возле петли тугой
Промелькнет вдруг Есенина
Русочубая боль.
Рты распахнуты матерно —
Вижу пьяных господ
Над заблеванной скатертью
Велимировских од.

Вижу избы тарусские,
Комарова снега,
Две великие русские,
Две подруги богам.
Дом на спуске Андреевском,
Где же доска, кто в нем жил?
Но мы все же надеемся,
В грудь встречая ножи.

Проплывают видения,
И хочу закричать —
Родились не злодеями,
Так доколе ж нам лгать?
Я стою перед «Банькою»,
Я закончил свой путь,
Я пришел на Ваганьково,
Где он лег отдохнуть…