Федор Кудрявцев - Повесть о моей жизни

Закончив часов в пять-шесть работу, мы шли в чайную пить за счет хозяина чай. Просиживали в чайной по полтора-два часа, слушая игру органа — похожего на платяной шкаф музыкального инструмента, представлявшего целый оркестр. Слушали соло или дуэты бродячих песенников под гармонь или балалайку. Иногда в чайную заходил человек с ширмой и разыгрывал похождения Петрушки. Артистами были две куклы — сам Петрушка и какой-нибудь городовой, богач или черт, с которыми простоватый Петрушка довольно остроумно расправлялся, и они спасались от него позорным бегством. Там же в чайной обязательно имелись и свежие газеты.

Но приносить в чайную водку и пить ее здесь не разрешалось, да ее никто и не приносил. Для этого были дешевые трактиры с распивочной продажей водки. Поэтому посетители чайных были самый простой и трезвый люд. Кроме чая в чайных подавались и недорогие обеды или отдельные горячие блюда.

Как приятно было, намерзнувшись на улице или наработавшись в кладовке в промозглом сыром подвале, прийти в такую чайную погреться чайком в компании таких же рыночных зябликов, как сами с Костей. А как пышно назывались тогда такие чайные! «Ясная Поляна», «Эдем», «Эллада», «Лебеди» и т. п. И оттого что в чайных можно было спокойно отдохнуть и всласть погреться зимой, я и по сей день вспоминаю эти чайные, хотя та чайная, куда мы ходили в ту зиму 1991–1912 года, и носила простое название «Щербаки», оттого что находилась в Щербаковом переулке.

Зимний ветер, лютый мороз, тяжелая работа не нравились мне. И вот в феврале 1912 года произошла резкая перемена в моей жизни к лучшему, перемена, немного похожая на Золушкину.

Однажды, выходя из церкви, я подал милостыню одной из жалких нищих старух, которых много стояло на паперти.

— Спаси Бог, соколик, обрадует тебя Царица Небесная, — забормотала, крестясь, нищая.

«Чем-то она меня обрадует?» — подумал я про себя.

Когда я пришел домой, меня действительно ждала радость. Брат Иля, работавший официантом в номерах Европейской гостиницы, писал мне в открытке, чтоб я на следующий день, в понедельник, в семь часов утра ждал его у входа в гостиницу.

На другой день задолго до семи я уже ждал на условленном месте. А вот и Иля. Он ввел меня в гостиницу. Мне показалось, что я очутился в волшебном дворце. Красивые мраморные колонны, мраморные полы и лестницы с мягкими коврами, хрустальные люстры и хорошо одетые люди — все радостно удивило меня.

Мы пришли в небольшое помещение с длинным столом, шкафом с посудой и устройством для ее мойки. Иля переоделся в рабочий фрак, я снял пальто, пригладил волосы, и мы пошли к управляющему, белокурому немцу лет сорока из Швейцарии. Едва взглянув на меня, немец на чистом русском языке заявил, что на то место, на которое требуется мальчик, я не подхожу. Нужен мальчик лет одиннадцати-двенадцати, а мне было уже шестнадцать. Но управляющий обещал принять меня, когда будет подходящее для моего возраста место.

Помню, с какой досадой уходил я из гостиницы и как ругал я и старуху нищую, и саму Царицу Небесную за то, что не исполнили обещания меня обрадовать. Но радость пришла позднее. Недели через две или три брат Иля снова вызвал меня в гостиницу, и на этот раз я был принят на должность буфетного мальчика.

В этот же день я получил форменную серую куртку с красными кантами и белый передник. Мое рабочее место было в описанном выше помещении с белым столом и мойкой, куда я на особом деревянном подносе должен был приносить из кухни и из кофейного буфета завтраки, обеды и ужины, которые заказывали проживающие в номерах этого коридора гости. Это значило бегать по лестнице в нижние этажи, вниз и вверх, в течение всего дня.

То, что мы, мальчики, приносили, официанты на посеребренных подносах подавали гостям в номера. Затем нам приходилось мыть и перетирать принесенную из номеров посуду, а вечером убирать помещение буфета.

Каждый этаж гостиницы делился на две равные части — «невскую», что к Невскому проспекту, и «итальянскую», по названию Итальянской улицы. На каждом таком полуэтаже со сквозным коридором было по группе служащих. В группу входили два официанта, два коридорных, две горничные и два мальчика. Я попал на третий «итальянский» этаж. Другого мальчика, моего товарища, звали Ванькой. Мне он не нравился, и дружбы у нас не получалось. Я дружил с другими мальчиками, с которыми жил в одной комнате при гостинице, в полуподвале. Здесь у каждого мальчика была отдельная кровать с подушкой, простыней и одеялом. Клопов, блох и вшей здесь не было. За чистотой в комнате следила горничная. Она же меняла и постельное белье. Работали мы все по двенадцать часов в день, от семи утра до двенадцати ночи, с переменным перерывом в течение этого времени по пять-шесть часов. Завтрак, обед и ужин получали со специальной, «людской», кухни, конечно, очень простую еду.

Жалованье мальчикам было пять рублей в месяц. Еще рублей по пять-семь мы зарабатывали чаевыми. Мы караулили в коридоре, когда уезжающий гость выходил из номера, вежливо кланялись и желали счастливого пути, причем почти всегда получали какую-нибудь мелочь на чай. Из этого получался наш приработок.

В Европейскую гостиницу приезжало много иностранцев, поэтому от служащих требовалось знание иностранных языков. Все женщины-горничные говорили по-немецки, некоторые официанты тоже понемногу знали кто по-немецки, кто по-французски. Начальство гостиницы задумало и нас, мальчиков, обучать немецкому языку. Собралась группа, человек пятнадцать мальчиков, и учитель из соседней гимназии, швейцарский немец господин Берггольц, стал по вечерам заниматься с нами в одном из помещений на крыше гостиницы.

Я весь ушел в изучение языка, и учитель постоянно хвалил меня за успехи. Хвалил меня и радовался моим успехам и братец И ля.

К сожалению, наши занятия продолжались всего с полгода. Наш учитель, молодой еще, лет сорока, красивый господин Берггольц простудился, заболел и умер. Проводить его в последний путь до могилы предложили и нам, его ученикам.

Начальство гостиницы дало нам свой небольшой фирменный автобус, в котором нас и везли до кладбища и обратно. Таким образом, по такому печальному поводу я совершил свою первую в жизни поездку на моторе, как тогда называли автомобили в Петербурге.

(Вторую мою поездку на моторе я сделал в другой европейской столице, в Берлине, вместе с австрийцем, товарищем брата Ильи, Францем Лерлом по пути в Австрию.

В третий раз в жизни я ехал с ним уже в Австрии, на всемирно известном богемском курорте Карлсбаде, в маленьком автобусе с вокзала к месту работы, в гостиницу «Ганновер».

В четвертый раз в жизни мне довелось ехать на моторе, теперь уже грузовом автомобиле, в австрийской столице Вене, где меня с товарищами как пленных везли летом 1915 года на разгрузку какого-то металла. Там я сильно зашиб ногу и больше на разгрузку не ездил.