Игорь Золотусский - Гоголь в Диканьке

Пророчества Гоголя шли от сердца, но так же от сердца ответил ему и Белинский. К тому времени они уже обменялись письмами, одним из которых было знаменитое «Письмо к Гоголю». В своих письмах Белинскому, вызвавших этот ответ, Гоголь защищал «Выбранные места», признавая, впрочем, поспешность их издания и свой отрыв от положения текущих дел в России. Белинский возражал ему гневно: для него книга Гоголя была «падение», он называл автора ее «проповедником кнута» и «апостолом невежества». Он звал Гоголя вернуться к художественному творчеству, чтоб создать «новые творения, которые напомнили бы» его «прежние».

Гоголь вновь остановился у Погодина, но отношения с ним вконец испортились. В одной из статей «Переписки» Гоголь больно задел Погодина, назвав его неряшливым писателем и трудолюбивым муравьем, который никому не принес пользы. Погодин даже плакал, прочитав эти строки. И хотя имя Погодина не было полностью названо в книге, а зашифровано словами «один мой приятель» и буквой «П», все узнали, о ком идет речь.

Постоянные требования Погодина что-либо дать для журнала, чем-то литературным заплатить за гостеприимство, которое он оказывал Гоголю, раздражали Гоголя. Казалось, Погодин имеет какое-то право собственности на него.

11 ноября 1848 года Погодин решил отпраздновать день своего рождения в широком кругу московских знакомых. Гоголь тоже был на вечере, но отношения между ним и хозяином не улучшились.

В конце декабря Гоголь съезжает со своей квартиры на Девичьем поле и перебирается в дом Талызина на Никитском бульваре – дом, в котором жил граф А. П. Толстой. Это было просторное строение с каменным первым этажом и деревянным вторым. Выходя боковой стороной на Никитский, фасад дома смотрел в маленький сквер, засаженный деревьями. Гоголь занял две комнаты в нижнем этаже справа от входа. Весь верхний этаж занимали граф и графиня.

Дом у Никитских ворот стал последним пристанищем Гоголя в Москве. Тут он прожил с перерывами три с лишним года. Это была уже не окраина столицы, а центр ее – центр, откуда рукой было подать до Кремля, до театров, до шумной Тверской. Если выйти из ворот дома налево, то вскоре можно было достичь Страстного монастыря, помещавшегося на нынешней Пушкинской площади. Тут же, в двух шагах от монастыря, находился Английский клуб, гостиница «Дрезден» (там, где сейчас Советская площадь), в которой останавливалась, когда приезжала в Москву, А. О. Смирнова.

Тут же, наискосок от гостиницы, стояло высокое здание «казенного дома» – резиденция московского генерал-губернатора князя Д. В. Голицына, слывшего покровителем искусств. Однажды князь решил залучить в свои палаты Гоголя. Гоголю передали его приглашение (с непременной просьбой прочитать что-нибудь). Он отказывался, ссылался на то, что у него нет фрака, фрак нашли (заняв его у сына С. Т. Аксакова Константина), но из этого визита ничего не получилось. Гоголь чувствовал себя не в своей тарелке – он вообще не любил такого рода аудиенций, читал сквозь зубы (читал он свою повесть «Рим») и вскоре уехал, не произведя на хозяина должного впечатления.

«Тверской казенный дом», как называли здание, в котором размещался московский генерал-губернатор, сейчас стоит на своем месте. В его помещении располагается Моссовет.

Н. В. Гоголь. Автолитография Э. Дмитриева-Мамонова

Неподалеку от этого здания (Тверская, 20) жил другой губернатор – московский гражданский губернатор Иван Васильевич Капнист, с которым Гоголь был знаком гораздо короче, чем с Д. В. Голицыным. Это знакомство тянулось еще из детства Гоголя, из украинских, полтавских связей семьи Гоголей, друживших с отцом И. В. Капниста поэтом Василием Васильевичем Капнистом.

Иван Васильевич Капнист был в своем роде замечательный человек. Он был человек неумытной честности, как сказал бы Гоголь. И – редкой доброты. «Пишите ко мне почаще, – писал он Василию Афанасьевичу из Петербурга, – не забывайте меня. Надеюсь, что вы меня довольно знаете, чтобы могли подумать, что я могу когда-нибудь перемениться, – нет, я всегда буду стараться, чтоб вы меня любили по-прежнему».

Декабристы хотели ввести Ивана Капниста в состав Временного правления, которое они намеревались образовать после свержения императора. Пестель, будучи гостем Капнистов в их родовом имении Обуховке близ Сорочинец, предлагал Ивану Капнисту принять прямое участие в делах тайного общества. Капнист отказался. Он выдвинул свои резоны, считая, что Россия должна идти иным путем. Никто, естественно, не узнал об этих разговорах, несходство взглядов не означало вражды, и Капнист и Пестель расстались добрыми знакомыми, а не врагами.

Гоголь довольно часто бывал в доме у И. В. Капниста, чувствуя себя здесь запросто, читал хозяину свои сочинения и, не всегда получая одобрение, не обижался, наоборот, он ценил беспристрастность своего друга, потому что похвал он и так слышал много, а на критику в его адрес – во всяком случае, в присутствии автора – решались немногие.

И. В. Капнист был статский генерал, а Гоголь с детства недолюбливал генералов. Двоюродный брат матери Гоголя А. А. Трощинский был генерал-майор, когда он приезжал в Васильевку, все в доме вставало вверх дном. Чистились комнаты, мать и сестры принаряжались, батюшка нервничал, волнение передавалось и прислуге. Еще нет генерала, а все уже ждет генерала, бредит генералом. Даже бродячие псы, которых немало водилось в барской усадьбе, как-то поджимали хвосты и не лаяли так громко.

Наконец на дороге показывался верховой – он вез весть о скором прибытии генерала. Хозяева и дети высыпали на крыльцо, дворня становилась у ворот полукругом; карета генерала с лакеем на запятках въезжала в облаке пыли во двор, лакей соскакивал на землю, открывал золоченую дверцу, и из кареты высовывался до блеска начищенный сапог. Ожидание и страх разрешались возгласами, криками, поцелуями, слезами.

Эти сцены Гоголь хорошо запомнил. Позже он не раз встречался с генералами и всегда старался стушеваться, отойти в тень, казаться отсутствующим.

Они тоже не очень замечали его, но по мере того, как слава его росла, приходилось и им обращать внимание на знаменитого «Гогеля» (царь, например, так и не научился правильно произносить фамилию автора «Мертвых душ», так же – «Гогель» – произносили ее и многие его министры) и даже вступать с ним в разговоры, высказывая свою благосклонность к изящной словесности.

Но всякий раз, когда кто-нибудь из них пробовал перейти с Гоголем на короткую ногу, показывая этим, что разницы в чине не существует, тот без размышления прерывал такие попытки.