Виктор Кожемяко - Виктор Розов. Свидетель века

B.К. : Согласен. «Ее друзья» (впрочем, как и другие пьесы Виктора Сергеевича) – произведение очень доброе. Недаром статью о спектакле в театре Т.В. Дорониной я назвал «Свет и тепло доброты». В самом деле, на этих спектаклях, что я неоднократно чувствовал, люди согреваются душой и выходят из зрительного зала как бы озаренными…

C.Р. : А между тем я вам сообщу забавный факт, о котором рассказывал сам отец. Пьеса после Центрального детского пошла, наверное, более чем в ста театрах страны, и во многих местных газетах тогда писали примерно так: «Какой молодец наш театр – из такой слабой пьесы сделал такой замечательный спектакль». Но если в ста театрах это получилось, значит, все-таки в пьесе что-то есть?

B.К. : Да, оценки и пророчества бывают, что называется, пальцем в небо. Вы, наверное, читали в свое время злобную статью журналиста Льва Колодного в «Московской правде» после того, как «Правда» опубликовала мою беседу с Виктором Сергеевичем под заголовком «Сеются зубы дракона». Очень хотелось Колодному побольнее ударить и посильнее принизить советского драматурга Розова, которому предсказал он немедленное и полное забвение. Дескать, пьесам его теперь, после уничтожения Советской власти, – конец, никто их ставить и смотреть не будет. Как сильно ошибся! Он писал такое в начале 1994-го, а в 1997-м появляется этот спектакль у Дорониной. Потом в ее же театре ставят «В день свадьбы», «В поисках радости»…

C.Р. : И когда Колодный писал свою статью, пьесы Розова продолжали идти. А затем, с годами, их ставили не меньше, а все больше. Сегодня только в Москве в пяти театрах идут пять его пьес. Всего же, по имеющимся у меня данным, на май 2013 года, в репертуаре разных театров пятнадцать розовских спектаклей.

В.К. : В общем плохим предсказателем оказался Лев Ефимович Колодный. Сопоставляя ернически Розова с Шекспиром, он ехидничал: «Неужели пьесам Виктора Сергеевича суждена такая же участь и поколениям зрителей предстоит на спектаклях, поставленных режиссерами будущего, страдать, любить, плакать и смеяться, духовно очищаясь и обогащаясь? Не уверен». Это было написано почти двадцать лет назад. И что же? Процитирую беседу с молодой актрисой Алисой Гребенщиковой, дочерью известного музыканта, опубликованную в газете «Московский комсомолец» 27 апреля 2013 года: «Когда я училась на третьем курсе, посмотрела там (во МХАТе имени М. Горького. – В.К. ) спектакль по пьесе Виктора Розова «Ее друзья». Я была «насмотренный» к тому времени человек. Но это единственный спектакль в моей жизни, когда я в первом акте заплакала, а весь второй акт прорыдала, не останавливаясь». Каково признание и что вы на это скажете?

С.Р. : Да, выходит, зря Колодный сомневался, что будут плакать, страдать и смеяться на спектаклях по пьесам Розова.

B.К. : Совсем зря! Кстати, Алиса Борисовна далее в том интервью подчеркивает: «Я далеко не самый доброжелательный зритель, весьма пристрастный. Не люблю неискренние спектакли, особенно для детей, не выношу фальши». От себя могу сказать: когда я думаю, в чем секрет притягательности розовских пьес, искренность среди их достоинств для меня на одном из первых мест. Вот вы говорили, что отец не был в жизни человеком с двойным дном. Важно, что и в творчестве он таким не был. Это очень чувствуется и, безусловно, покоряет зрителей – в ситуациях его пьес, в интонациях, в какой-то особенной розовской обаятельности и проникновенности.

C.Р. : Искренность в литературе и в театре для него была очень важна. Фальши не терпел в других и старался не допускать у себя.

Не раз слышал я от него и такое двустишие (автора не помню): «Правда, сказанная злобно, лжи бессовестной подобна». Он разделял понятие «злость», которая непродуктивна, которая убивает человека, а тем более – художника, и гнев, негодование, даже ярость. Я хочу сделать лучше, очень сильно хочу, так сильно, что невольно начинаю яриться…

B.К. : Расскажите, пожалуйста, какие еще творческие принципы вы наблюдали в его работе. Что двигало им как художником? К чему стремился? Что он любил, а чего категорически не принимал?

C.Р. : Знаете, его автобиографическая книга «Путешествия в разные стороны» имеет еще второй заголовок – «Удивление перед жизнью». Вот это удивление перед жизнью, насколько она интересна и разнообразна, удивление перед людьми, как они интересны, многомерны, глубоки, по-моему, и было его главным творческим двигателем. Именно это ему хотелось раскрыть в своих пьесах.

И у других авторов он очень ценил, когда речь идет об интересных личностях. Причем совсем не обязательно это должны быть люди выдающиеся, великие, хотя таковыми искренне восхищался. Считал, что каждый человек – это целый мир. По-своему интересен каждый, даже из самых, что называется, простых и неприметных. Умел это рассмотреть. А нарочитого принижения человека терпеть не мог.

В этом смысле он полностью согласен был с Горьким, который, если помните, критиковал Чаплина за то, что своей маской он «маленького» человека еще более принижает. Было у отца на определенном этапе и расхождение с Алексеем Николаевичем Арбузовым, вокруг которого в так называемой арбузовской студии стали группироваться молодые драматурги, увлеченные тем, что впоследствии назвали «чернухой». Маленького человека эти авторы показывали не с сочувствием и желанием, чтобы он стал большим, а с неким любованием, что он духовно так мал и узок, так жалок и пошл.

Вот этого отец не любил. Он говорил так: «Ну зачем я пойду в театр и три часа проведу с людьми, которые мне неинтересны, когда в жизни масса интересных людей?»

B.К. : Ныне все чаще и великих опошляют. Например, какой-нибудь «клубничкой». Якобы таким образом делают их «интереснее» для зрителей. Между тем смотришь подобный спектакль или сериал и думаешь: да чем же велик-то этот человек?

C.Р. : Отец очень переживал, когда жизнь великих людей изображали как череду мелких измен и бытовых пороков. Он возмущался: «Что же это происходит? Люди вместо того, чтобы тянуться к высокому уровню выдающегося человека, или по крайней мере понимать его масштаб, радуются, что и я такой же. Дескать, вот он изменял жене – и я изменяю…»

Часто вспоминал в связи с этим известное письмо Пушкина Вяземскому по поводу дневников Байрона. Мол, толпа радуется, что он низок и подл, как я, а Пушкин восклицает: врете, подлецы, он и низок не так, как вы!..

B.К. : Сейчас то, что огорчало Виктора Сергеевича, буквально наводнило телеэкран, кино, сцену. Да еще это повальное уродование классики! Наверное, он в ужас пришел бы от постановок какого-нибудь Кирилла Серебренникова…

C.Р. : Конечно, не в восторг. Но, знаете, вряд ли он был бы этим удивлен. Всякого насмотрелся на своем веку. И вот что подчеркну: никогда не боялся говорить то, что шло совершенно вразрез как бы с общественным мнением.