Глеб Скороходов - Три влечения Клавдии Шульженко

Выход она нашла сама. Обратилась с просьбой к композиторам писать песни с иными героями. В числе первых откликнувшихся – Цфасман, Колмановский, Лепин, создавшие не только «возрастные» песни, но и песни-воспоминания, притчи и, как ни пафосно это звучит, песни – исторические экскурсы! Кроме того, Клавдия Ивановна прибегла и к временной мере: сочинения, которые не выходили из прежних рамок, стала объявлять по-особому. Вместо «Гордой девушки», как значилось у Аркадия Островского, «Песня о гордой девушке» или «Песня о первой любви» Элеты Альмарана.

Но слушатели! Они очень неохотно соглашались на расставание с той Шульженко, какую привыкли видеть.

Впрочем, первая попытка перейти к возрастным ролям прошла благополучно. Упомянутый выше Александр Цфасман написал лирический монолог-размышление – «Песню для родителей». Тема обиходная: маленькие детки – маленькие заботы, большие – несоразмерные с первыми. Песня начиналась с общечеловеческого утверждения:

Оттого и волнения героини песни, как сложится у ее ребенка, который «смотрит с незнакомой, трогательной лаской на спутницу свою», воспринимались как проблема, рано или поздно встающая перед всеми слушателями. Иное ощущение возникало от песни Люстига на стихи Брянского, написанной два года спустя. В концертах Клавдия Ивановна смело объявляла ее:

– Я спою вам «Колыбельную Вере», которую посвящаю моей любимой внучке.

В студии грамзаписи «Колыбельная» получила иное название – «Песня о маленькой девочке». Пластинка вышла, ее начали раскупать. И тут случилось неожиданное – перемена названия песню не спасла. И к Шульженко, и на студию посыпались письма: «Что же это такое? С одной стороны пластинки певица поет о своей любви с печалью пополам к матросу, а переворачиваешь – она убаюкивает свою внучку! Откуда она могла взяться? Мы знаем и любим Шульженко всегда молодой, и зачем это ей рядиться в бабушкин наряд?!»

Клавдия Ивановна подчинилась слушателям, записала песню еще раз, поменяв «внученьку» на «доченьку», а потом говорила:

– Зря я это сделала! Каждому времени жизни – свои песни. Надо всем понимать это.

И исключила исправленный вариант из репертуара. Поступила решительно, а было ей всего 53 года! Или уже 53. Не знаю, все зависит от того, как считать. Мне, во всяком случае, казалось, что Шульженко не была бабушкой ни тогда, не стала ею и до конца жизни.

А жизнь упрямо подсказывала ей новые темы. Или она сама искала их? Клавдия Ивановна рассказала мне:

– Помню, увидев как-то на праздничном вечере в одном вузе, как студенты лихо отплясывают, казалось, крепко забытый краковяк, я стала думать о песне, в которой можно было бы рассказать о танцах, смене мод и увлечений. Потом мне представилось, что эта песня должна быть о трех танцах – вот в молодости герои танцуют краковяк, в зрелые годы – фокстрот, который помедленнее краковяка, и в старости – совсем медленное танго. Но это была бы песня об изменяемости человеческих сил и пристрастий, связанных с ними, а мне хотелось петь о неизменности человеческих чувств. И тут нужны были не три танца, а один – пусть темп его будет разным в молодости, зрелости и в день, когда мои герои отметят золотую свадьбу, но для них он останется все тем же танцем – танцем их верности друг другу…

Так родилась тема будущих «Трех вальсов». И это только самое начало. До появления на свет песни было еще ой как далеко! После переговоров с композитором, который загорелся идеей, начались поиски поэта, которого также увлекла бы она. Наконец состоялось генеральное совещание, на котором Александр Цфасман, поэты (их было двое – Виктор Драгунский и Людмила Давидович) и исполнительница долго спорили, искали пути, чтобы избежать сентиментальности и умиленности – сама тема содержала в себе такую опасность.

Споры продолжались не один день. Композитор возражал против введения в песню юмора, опасаясь, что он снизит тему. Долго не получался у поэтов куплет о золотой свадьбе. Драгунский звонил Шульженко (без телефона не обойтись!), чтобы сообщить вариант только одной строчки!

Но странное дело: готовая песня пролежала у Шульженко больше года без движения. Певица не знала, как подступиться к ней. Думала о ней, перечитывала текст, откладывала его, ждала чего-то. И однажды (еще один непознанный момент творчества) вдруг поставила ноты на пюпитр и начала петь. И пела «Три вальса» на каждой репетиции, ежедневно в течение месяца.

– Не выпускала их, пока не созрели, – объяснила она.

По-моему, типичным явилось ее сотрудничество, а точнее, содружество с Аркадием Островским. Об этом Клавдия Ивановна вспоминала во время работы над книгой «Когда вы спросите меня». И начала она со «Студенческой застольной».

«Мне кажется, – говорила она, – его первая песня о студентах и принесла ему известность. Во всяком случае, меня он в шутку называл «крестной матерью своего самого удачного ребенка». Титул этот я получила в день премьеры «Студенческой застольной», «крестин», как обычно говорю. В Москве, в Концертном зале имени Чайковского, шел большой эстрадный концерт, в котором участвовала и я. «Застольная» была уже отрепетирована. Аркадий Ильич несколько раз приходил ко мне на занятия и все недоумевал:

– Ну что еще нужно? Все получилось! Почему же вы не поете ее на концертах?

– Я не считаю себя трусихой, но день премьеры песни для меня всегда особенный, и обычно стараюсь оттянуть его.

Но наступает час, когда чувствую – все, песне уже тесно в стенах комнаты, пора выпускать ее, и сделать это надо сегодня! Думаю, все это вызвано чувством ответственности перед зрителем. Я бы никогда не смогла показать ему полуфабрикат: это дискредитировало бы не только песню (на эстраде, увы, так бывает), но и мою профессиональную честь.

Для меня в этом понятии нет ничего громкого, и не люблю, когда произносят его с придыханием или на повышенных тонах. Считаю, что «профессиональная честь» – обычное, повседневное понятие и каждый, в ком есть совесть, не хочет срамить его.

В день премьеры «Студенческой застольной» я позвонила Островскому.

– Спасибо, я обязательно приду! – сказал он.

Сколько помню, на каждой премьере своей песни он считал присутствие автора обязательным. В те годы его мало знали – он устраивался где-нибудь в проходе, внимательно слушал, следил за реакцией зала и робко аплодировал. И всегда – это тоже стало его традицией – поздравлял и преподносил цветы.

Мне довелось быть первой исполнительницей, которой предложили записать песни Островского на пластинку. Эта новость его по-настоящему взволновала. Произведения, те, что я собиралась спеть в студии грамзаписи, относились к числу его первых опытов в композиции, и появление их на пластинках означало признание, имевшее для него в те годы особую цену: Аркадий Ильич еще не считал себя композитором. Основной своей профессией он полагал тогда работу в джаз-оркестре Утесова, где он блестяще играл на рояле и аккордеоне, а также выступал в роли инструментовщика.