Александр Ливергант - Фицджеральд

«Вальс ты танцуешь со мной» пришелся психиатрам из клиники Фиппса как нельзя более кстати: они прочли эту, прямо скажем, незамысловатую прозу как историю болезни. «Литературный анамнез» у них, впрочем, уже имелся: Зельда по их просьбе некоторое время назад сочинила нечто вроде автобиографического очерка, в котором попыталась отдать себе отчет в том, что же с ней произошло. Написан очерк в третьем лице, что врачи единодушно расценили как «синдром деперсонализации», а между тем Зельда верна себе: на страницах очерка упрекает Скотта во всех смертных грехах, многие из которых присочинила. Настоящий анамнез, таким образом, плод фантазии в еще большей степени, чем «Вальс».

После смерти отца осенью 1931 года Зельда становится, по существу, пожизненной пациенткой психиатрических клиник, лечебниц, санаториев, пансионатов. Меняются больницы. Из швейцарской клиники «Пранжен» больная попадает в балтиморскую клинику Генри Фиппса. Из клиники Генри Фиппса перебирается в клинику «Крейг-хаус» на берегу Гудзона, в двух часах езды от Нью-Йорка. Из «Крейг-хаус» — в балтиморскую клинику «Шеппард-Пратт», из «Шеппард-Пратт» — в «Хайленд-хоспитал» под Ашвиллем в Северной Каролине, где она проведет в общей сложности несколько лет. Меняются врачи и методы лечения. Оскар Форель прописывает гипноз и седативные препараты. Адольф Мейер отдает предпочтение психоанализу и семейной психотерапии, он убежден: болезнь супругов обоюдна, и Скотту, точно так же как и жене, необходимо пройти курс лечения. В рассказе «Сумасшедшее воскресенье» Скотт поквитался с психоаналитиком и психоанализом. «Психоаналитик сказал мне, — доверительно сообщает жена голливудского продюсера Стелла Кэлмен, — что у мужа материнский комплекс. Когда он на мне женился, материнский комплекс он перенес на меня, а либидо — на первую жену» [73] Перевод И. Архангельской. . Мейер приезжает к Фицджеральдам со стенографисткой и просит супругов обсуждать в его присутствии свою личную жизнь; и для него тоже Зельда скорее история болезни, чем человек. Уильям Элджин из «Шеппард-Пратт» рекомендует физиотерапию, Роберт же Кэрролл из «Хайленда» — горячий сторонник трудотерапии, строгого распорядка дня, диеты. Неизменными остаются лишь Зельда и ее неизлечимая болезнь. И желание любой ценой клинику покинуть. Когда же она всеми правдами и неправдами добивается своего и выписывается, то не проходит и нескольких дней, как рвется обратно. В июне 1940 года в один и тот же день шлет мужу из Монтгомери в Лос-Анджелес две телеграммы. В первой требует, чтобы ее вернули в больницу: «Немедленно переведи деньги, чтобы я могла в пятницу вернуться в Ашвилл». А во второй — что остается дома у матери: «Не обращай внимания на телеграмму. Я в полном порядке. Буду счастлива видеть Скотти в Монтгомери».

Со временем устанавливается «график общения» супругов: обычно Скотт снимает дома и квартиры неподалеку от клиники, где лечится Зельда, и когда ей становится лучше, она перебирается из больницы к мужу с дочерью; в клинику же ездит на еженедельные консультации. Бывает даже, Фицджеральды куда-то ненадолго по старой памяти выезжают, в Майами, в Палм-Бич, на Кубу, однако былой радости такие «семейные выезды» не доставляют: он напивается и делается буен, она уходит в себя, или начинает у всех на глазах молиться, или же сообщает первому встречному, что ее муж — опасный человек, маньяк, и за ним нужен глаз да глаз. Причина скандалов, что дома, что «на выезде», в сущности, всегда одна и та же: он — не в состоянии выносить тяжкое бремя сосуществования с психически неполноценным человеком; она — тяжело больна, но не желает, чтобы с ней обращались как с больной. В результате, когда они вместе, без ссор и скандалов не проходит и дня, как это было до женевской клиники. Она: «Не бери на себя роль моего лечащего врача!» Он: «Не желаю быть при тебе психиатрической сиделкой! Из-за тебя никак не могу дописать роман!» Она: «Меньше бы пил — давно бы дописал!» Он: «Что ты в этом смыслишь? Ты — третьестепенная сочинительница и второсортная балерина! А я — профессиональный писатель. И я тебя кормлю!»

По грустной иронии, этими криками оглашается не палата для буйнопомешанных, а «похожая на сказочный теремок» живописная усадьба, которую Фицджеральды снимают в начале 1930-х и которая на французский манер названа «La Paix» — «Мирная». В «мирной» усадьбе идет безжалостная война. Скотт — не злой человек, но уколоть старается побольнее; сдают нервы. «Работаю и волнуюсь, — фиксирует он в это время в дневнике. — Зельде хуже… Чудовищные долги… По возвращении из клиники Зельде очень плохо. Считает свое положение безнадежным, хочет покончить с собой. Ужасная тревога. Зельда в аду».

В аду — оба, при этом и он, и она изо всех сил стараются держать себя в руках, но часто срываются — если не друг на друга, то на дочь; в эти годы она живет с родителями вместе, к чему не привыкли ни они, ни она: «Ни черта не делаешь! Избаловалась! Ни с кем и ни с чем не хочешь считаться!» Скотти меж тем уже взрослая, ей четырнадцать. Фицджеральд хочет, чтобы она первенствовала во всем — в учебе, во французском, в теннисе. Тревогу за жену переносит на дочь: как бы не попала в дурную компанию. Отправляет Скотти к своей двоюродной сестре и вслед пишет кузине тревожное письмо: «Только не отпускай ее с этими шестнадцатилетними переростками, у которых водятся деньжата и купленные права на вождение». Скотту, как и набоковскому Гумберту-Гумберту, не хотелось, чтобы его дочь предавалась здоровым забавам, «находила счастье в восхищении нравящихся ей мальчиков».

Чтобы читатель ощутил накал семейных ссор, расскажем, чем кончилась одна из них. Молча выслушав адресованные ей оскорбления, Зельда, не проронив ни слова, выбежала из гостиницы, где они в это время жили, и исчезла в неизвестном направлении. Скотт же, вместо того чтобы броситься за женой, стал в остервенении выбрасывать из чемодана ее вещи — выбрасывал и рвал их на мелкие кусочки. Спустя несколько часов Зельду нашли на вокзале: без единого цента в кармане, в съехавшей набекрень шляпке, по-детски завязанной под подбородком, она сидела в зале ожидания и читала вслух Библию. Вернуться в гостиницу наотрез отказалась, хотя до прихода ашвиллского поезда оставалось еще несколько часов.

Ссоры между супругами сменяются затишьем — и этот этап в их отношениях тоже описан в «Ночь нежна», где герой — психиатр, а его жена «по совместительству» — его пациентка: «Они мало о чем решались разговаривать последнее время и редко находили нужное слово в нужную минуту; почти всегда это слово являлось потом, когда уже некому было его услышать. Они жили какой-то сонной жизнью, каждый своей, погруженные в свои думы». В такие дни они чувствовали себя чужими друг другу в еще большей степени, чем когда ссорились. И чувство это постепенно входило в привычку… Героев «Прекрасных и проклятых», Энтони Пэтча и Глорию (а в действительности — себя и Зельду), Фицджеральд сравнивает с двумя золотыми рыбками в банке, из которой вылили всю воду: они, пишет Фицджеральд, «не могли даже подплыть друг к дружке».