Борис Соколов - Ленин и Инесса Арманд

На случай, что старшие не приехали и что оставить детей на 3 дня абсолютно невозможно, я предлагаю: поехать тебе на один день (16-е, даже на полдня, для прочтения доклада), либо оставив детей на день, либо даже выписав на этот день Константинович (родную сестру Александра и Владимира Армандов. – Б. С. ), ежели крайность требует. (Расходы оплатим.)

Дело, видишь ли, в том, что крайне важно, чтобы основной доклад был прочтен действительно с толком. Для сего безусловно необходим прекрасный французский язык – прекрасный, ибо иначе впечатление будет ноль, – французский, ибо иначе 9/10 при переводе пропадет как раз для Исполнительного комитета, на который и надо повлиять (немцы безнадежны и они могут не быть).

Конечно, кроме прекрасного французского нужно понимание сути дела и такт. Кроме тебя, никого нет. Посему прошу, изо всех сил прошу согласиться хотя бы на день (прочтешь доклад, извинишься, что больна семья, уедешь, передав Попову)…

Доклад ЦК мы напишем (имелся в виду доклад для зачтения на совещании, а не тот информационный доклад о разногласиях между большевиками и меньшевиками, который больше месяца переводил Попов. – Б. С. ). Твое дело будет перевести и прочесть с комментариями, о коих мы условимся…

Я волнуюсь сильно из-за Брюсселя. Только ты провела бы чудесно… Я не гожусь тут».

Положительно, Ильич пустил в ход все свое красноречие. Создается впечатление, что он любимую женщину уговаривает принять брачное предложение, а не товарища по партии убеждает поехать в другой город прочесть доклад. А, впрочем, может, здесь и было скрытое признание в любви. Убедить руководство II Интернационала в том, что только большевики реально представляют российскую социал-демократию, было, конечно, очень важно. Это и представительство в международных социалистических организациях, и возможность получения шмитовских денег. И Ленин самокритично понимал, что он сам для дипломатической по своей сути миссии не годится. Понимание сути дела у Ильича, разумеется было, а вот такта, да и достаточно свободного владения французским языком – нет. Оппонентов и просто тех, кто чем-либо его прогневал, Ленин и в письмах, и в статьях, и в публичных выступлениях, нимало не стесняясь, крыл непарламентскими выражениями. И в письмах Инессе свободно употреблял непечатные обороты: «…Я лично очень рад, что эта сука отказалась идти в наш журнал»; «На такое говно, как Мергейм, не стоит тратить много времени…» и т. п. Инесса не без оснований казалась ему самой подходящей фигурой для участия в совещании. Но все-таки уж слишком страстно вождь уламывал Арманд. Ведь не был же вопрос о ее выступлении в Брюсселе для Ленина и партии вопросом жизни и смерти, тем более что в дальнейшем Ильич благополучно порвал все отношения со II Интернационалом. Да и тогда, в июле 1914 года, на успех в Брюсселе, чувствуется, особо не рассчитывал.

Инесса не могла не откликнуться на ленинскую просьбу. Ради этого и горячо любимых детей можно было на день оставить под присмотром золовки. В одном из следующих писем Ленин инструктирует Инессу: «…Уверен, что ты чудесно расшибешь и Плеханова (едет!!) и Каутского (едет). Мы их проучим, сволочей, великолепно!» Хотя убедить Гюисманса, Вандервельде и других лидеров II Интернационала иметь дело только с большевиками все же не удалось, Ленин одобрил поведение Арманд на Брюссельском совещании. 19 июля 1914 года он писал Инессе: «Ты лучше провела дело, чем это мог бы сделать я. Помимо языка, я бы взорвался, наверное. Не стерпел бы комедиантства и обозвал бы их подлецами. А им только того и надо было – на это они и провоцировали. У вас же и у тебя вышло спокойно и твердо».

Свидетельство Попова о спорах Арманд с Лениным находит подтверждение в ленинских письмах Инессе. Возможно, Инесса истолковала некоторые действия Ленина как признак охлаждения их отношений в связи с разногласиями по вопросу, надо ли защищать «буржуазное отечество». Ильич спешит ее успокоить. В самом конце 1915 года Инесса отправилась в Париж для контактов с русскими и французскими социалистами и работы в местных библиотеках. 15 января 1916 года Ленин писал ей из Берна: «Сегодня великолепный солнечный день со снежком. После инфлюэнцы мы с женой первый раз гуляли по той дороге в Frauen-Kapellen, по которой – помните? – мы так чудесно прогулялись однажды втроем. Я все вспоминал и жалел, что Вас нет. Кстати. Дивлюсь немного, что нет от Вас вестей. Покаюсь уже заодно: у меня, грешным делом, мелькает мысль – не «обиделись» ли уже Вы, чего доброго, на то, что я не пришел Вас проводить в день отъезда? Каюсь, каюсь и отрекаюсь от этих мыслей, я уже прогнал их прочь».

В шутливом тоне Ильич дает понять своей возлюбленной: повода для беспокойства нет, проводить тебя (или Вас – не знаю, право, как они обращались друг к другу при личных встречах), потому что еще не вполне оправился от проклятой инфлюэнцы. А вот 26 февраля 1916 года он уже выражал некоторое неудовольствие занятой Инессой позицией, хотя на этот раз облек недовольство в шутливо-дружескую форму: «Дорогой друг! Я знаю, что Вы интересуетесь наукой, а не политикой. Но все же симпатии Ваши, я не сомневаюсь в этом, на стороне Франции… Наука для Вас все, но немножко симпатии к Франции, даже много симпатии, – у Вас, конечно, есть!» Более сердитым был ответ Ленина, датированный 19 марта 1916 года, на какое-то неласковое послание Инессы: «Дорогой друг! Сегодня получили Вашу сердитейшую открытку и на нее ответили (вернее, не только на нее) длинным письмом. Не следует все же, даже и в сердцах, писать грубые слова вроде «нагорожено» (в письмах): это не располагает к продолжению переписки». 31 марта повторил, но уже без всякого раздражения: «Политикой Вы не интересуетесь, но все же сочувствуете Франции…»

Забавный все-таки был человек Ильич. Свято верил, что только он имеет право поносить других в письмах и статьях последними словами. На Инессу же обиделся всего лишь за адресованное ему довольно невинное слово «нагорожено». А ранее, как мы помним, очень обижался, что она осмеливалась возражать – кому? ему(!) – в дискуссии о «свободной любви». Ленин просто не мог смотреть на других иначе, чем сверху вниз. Ему было совершенно непереносимо, что кто-то осмеливается спорить с ним на равных. Ильич верил в собственную гениальность. Оттого и обильно употреблял отборные ругательства в адрес всех тех, кто хоть в чем-нибудь посмел с ним не согласиться. Даже если потом и приходилось признавать правоту оппонента (но такое случалось крайне редко).

Вернемся к спору Ленина и Арманд по поводу защиты отечества. 25 ноября 1916 года Владимир Ильич писал Инессе из Цюриха в Зеренберг: «Насчет отечества. Вы установить хотите, видимо, противоречие между моими писаниями прежде… и теперь. Не думаю, чтобы были противоречия. Найдите точные тексты, тогда посмотрим еще… Что защита отечества допустима (когда допустима) лишь как защита демократии (в соответственную эпоху), это и мое тоже мнение». И тут же разъяснил свое понимание демократии как явления для большевиков преходящего и временного, хотя на определенном этапе и полезного: «За демократию мы, социал-демократы, стоим всегда не «во имя капитализма», а во имя расчистки пути нашему движению, каковая расчистка невозможна без развития капитализма». Но Инесса все не соглашалась с Лениным. И в письме от 23 декабря проведенного ими в разлуке несчастливого високосного 1916 года Ильич еще раз попробовал убедить ее: «Насчет защиты отечества. Мне было бы архинеприятно, если бы мы разошлись. Попробуем еще спеваться. Вот некоторый «материал» для размышлений: