Вячеслав Лопатин - Суворов и Потемкин

Вскоре праздники возобновляются. Дипломаты, съехавшиеся в первопрестольную на торжества, спешат донести своим дворам о счастливом выздоровлении Екатерины. Но даже они не знают того, что происходило в покоях императрицы в эти дни. «Болезнь» была вызвана рождением дочери, нареченной Елизаветой. Очевидно, девочка родилась 12—13 июля, т. е. двумя неделями раньше, чем дочь Суворова. Но, в отличие от Наташи-Суворочки, Елизавета Григорьевна Темкина не знала родительской ласки. Она воспитывалась в семье А. Н. Самойлова — племянника Потемкина, была выдана замуж за Г. Калагеорги, грека на русской службе. У нее было обширное потомство — шесть или семь детей. Сохранились два портрета молодой Темкиной, написанные Боровиковским. Чертами лица она напоминает отца, фигурой — мать. Вряд ли Елизавета Григорьевна знала тайну своего рождения — одну из многих тайн такого рода.

Казалось бы, рождение дочери должно было укрепить союз Екатерины с Потемкиным. Этого не случилось. Наблюдательный французский дипломат шевалье де Корберон, прибывший в Россию в августе 1775 г., отмечает в своем дневнике влюбленные взгляды императрицы, устремленные на Потемкина во время балов и приемов осенью того же года. Но уже в начале 1776 г. Корберон, принятый в лучших домах Петербурга, заносит в дневник слухи о скором падении Потемкина и возвращении влияния князя Г. Орлова. Даже новое отличие — княжеское достоинство Священной Римской империи, которое Екатерина исхлопотала для Потемкина в марте 1776 г., по мнению опытных придворных, предвещало отставку. Тем более, что для всех было очевидным быстрое возвышение статс-секретаря императрицы П. В. Завадовского.

Многое позволяют понять письма Екатерины Потемкину того времени. Они по-прежнему полны сердечных излияний «верной по гроб жены». Но все чаще в них лирика перемежается примерами совместной работы над различными частями государственного управления. И все чаще слышны жалобы женщины на суровый характер своего мужа.

«И ведомо, пора жить душа в душу,— читаем мы в одном из писем 1775 г.— Не мучь меня несносным обхождением — не увидишь холодность. Платить же ласкою за грубости не буду».

«Побываешь и всячески спешишь бежать. Ей-ей, отвадишь меня желать с тобою быть — самый князь Орлов. Ну добро, естьли одиножды принудишь меня преломить жадное мое желание быть с тобою, право, холоднее буду. Сему смеяться станешь, но, право, мне не смешно видеть, как скучаешь быть со мною и что тебе везде нужнее быть, окроме у меня». (Конец 1775 г.)

Она делает поразительное признание: «Мы ссоримся о власти, а не о любви». (Письмо 1775 г.)

Сохранилось семейное предание, идущее от Самойлова — участника тайного венчания Екатерины с Потемкиным. Когда читавший «Апостола» Самойлов дошел до слов «Да убоится жена мужа своего», он опасливо взглянул на императрицу. Та решительно кивнула головой «Да убоится!» [15]Екатерина признала за своим избранником первенство и не раз писала ему, что именно он дал ей «способы царствовать». Она сама заставила его трудиться на общее благо, вовлекла в большую политику и... потеряла его для себя.

Потемкин не мог не понимать, что на него смотрят, как на нечто фальшивое и временное. Не мог же он объявить, что не фаворит он, а законный муж императрицы. Открытие тайны брака грозило каждому из супругов смертельной опасностью. В одном из писем, присланных из действующей армии во время кампании 1789 г., Потемкин в скупых словах выразил свое кредо: «Ревность и усердие с неограниченным к Вам долгом движут меня на службу... Я христианин, то и слава моя в служении... Ежели бы я мог поднять на рамена тягости всех, охотно бы я себя навьючил, и Вы бы увидели нового Атланта» [16]. Он и поднимал на своих плечах все новые и новые тяготы во славу России и своей государыни.

Екатерина сама отличалась завидной работоспособностью, играя отнюдь не декоративную роль в управлении. Отдавая почти все время государственным заботам и связанным с ними представительским формальностям, она хотела сохранить для себя лично тепло семейного уюта. С Потемкиным, ставшим открытым соправителем, это было невозможно. Она первой поняла суть этого мучительного противоречия и первой же призналась мужу в своем открытии: «Пожалуй, Батинька, не упомяни же боле ни о чем. Я твоею ласкою чрезвычайно довольна, все пройдет, и моя бездонная чувствительность сама собою уймется, и останется одна чистая любовь» (Письмо от 1775 г.)

Она искренне считала свою склонность к мужчинам — «болезнью сердца» и называла ее слабостью. Но она пыталась на ледяной вершине абсолютной власти быть и оставаться женщиной и притом любящей и любимой. О силе привязанности Екатерины к ее фаворитам свидетельствует то безысходное отчаяние, которое охватило ее после скоропостижной смерти двадцатисемилетнего Александра Ланского в 1784 г. Когда пять лет спустя она неожиданно узнает от своего фаворита Александра Дмитриева-Мамонова о его любви к фрейлине Дарье Щербатовой, она потрясена до глубины души. Она садится за письмо, и из-под ее пера рождаются слова о том, что ложь в любви есть самый страшный грех. В минуту душевных страданий Екатерина обращается за сочувствием к своему мужу — единственному человеку, который понимает ее и любит той высшей любовью, в которой чувствительность (правильнее сказать чувственность) уступила место любви-дружбе, политическому союзу двух душ, призванных историей на первые роли.

Когда же молодой красавец Иван Римский-Корсаков, о котором Екатерина с простодушным восхищением пишет Гримму как об образце античной красоты, называя его «царем Пирром», позволил себе публичный выпад против Потемкина, она приняла этот выпад за личное оскорбление. В письме-отповеди она заявляет Корсакову, что Потемкин обладает редчайшим даром: первым просит за своих врагов! И фаворит-красавец изгоняется из Петербурга, не смея больше показаться на глаза императрице.

Сменявшие друг друга Завадовский, Зорич, Корсаков, Ланской, Ермолов, Дмитриев-Мамонов (о Зубове мы скажем особо ниже) были фаворитами. Фаворитизм был распространенным явлением не только в России и не только в XVIII в. — веке просвещения. На него всегда смотрели как на своеобразный политический институт. За место фаворита боролись придворные группировки и послы иностранных дворов. В наследственных монархиях при слабых и неспособных правителях (таких, например, как Людовик XV, или испанский король Карл VI, или безвольный, больной датский король Христиан VII) маркиза де Помпадур и мадам Дюбарри, князь Годой и лейб-медик Струензе действительно брали в свои руки управление государством.

Ни один из фаворитов Екатерины не играл самостоятельной роли, кроме Потемкина, а Зубов только потому так возвысился, что уже не было в живых «друга сердечного князя Григория Александровича». Сохранились любовные записочки Екатерины Завадовскому. Как поразительно отличается их тон от подобных писем-записочек Потемкину, дышащих неподдельной страстью. Потемкин — предмет обожания и какого-то самозабвенного поклонения, причина душевных мук. Завадовский — приятная, красивая куколка. Потемкин открывает своей подруге новые политические горизонты. Завадовский постоянно дуется и плачет. С Потемкиным ей всегда (даже после того, как место фаворита заняли другие) интересно, с молодыми