Вячеслав Лопатин - Суворов и Потемкин

Потемкин, взявший курс на ликвидацию постоянной угрозы набегов на южные губернии, сознавал, что борьба с турецким владычеством будет долгой и трудной. Без сильного флота покончить со стратегическим преимуществом Порты невозможно, и Потемкин форсирует строительство базы Черноморского флота Херсона.

В начале июня 1778 г. Екатерина подписывает рескрипт Потемкину: «Надлежит сделать на Лимане редут, в котором бы уместились адмиралтейские верфи и прочее, по примеру здешнего, и назвать сие Херсон». Важным этапом в борьбе за Черное море становилось овладение Крымом. Ханская казна получала основные доходы от налогов на христиан, занимавшихся ремеслами, торговлей, сельским хозяйством, рыбной ловлей. Вывод христиан подрывал и без того слабую финансовую базу Шапш-Гирея. Строго соблюдая добровольность переселения, чтобы не вызвать разрыва с ханом, Суворов и резидент Константинов напрягают все силы: все искусство дипломатии пущено в ход, чтобы умилостивить Шагин-Гирея. Увещевание греков и армян на выход из Крыма взяли на себя духовные пастыри христианских общин. Хан и правящая верхушка ханства сразу поняли, чем грозит выход христиан. Шагин-Гирей обвинил Суворова в том, что его агенты принуждают христиан к выезду угрозами и обманом и что это является нарушением договора о независимости ханства. Он требовал пресечь эти действия. Суворов просил Константинова в личной беседе с Шагин-Гиреем объяснить мотивы действий России, но хан отказался принять резидента и в новом письме Суворову от 22 июля обвинил его в неуважении к себе лично, потребовав полного ответа по делу христиан. Суворов еще раз разъяснил, что христиане просили императрицу о защите «от предгрозимых бедствий и сущего истребления» и подтвердил верность России договорным обязательствам с Крымом. На просьбу дивана о 25-дневной отсрочке вывода христиан было вежливо, но твердо отказано. Хан пригрозил жалобой Панину и Румянцеву на несправедливости, якобы совершенные Суворовым и его подчиненными. В знак протеста Шагин-Гирей покинул дворец в Бахчисарае и стал лагерем в нескольких верстах от своей столицы. Впечатлительный Суворов, описывая Турчанинову ход переселения, не устает повторять: «Боюсь особливо Пе[тра] Александровича] (Румянцева.— В. Л. ) за християн. Хан к нему послал с письмами своего наперсника. Чтоб он меня в Санкт-Петербурге чем не обнес. Истинно, ни Богу, ни Императрице не виноват».

«Худо с большими людьми вишенки есть: бомбардирование началось,— пишет он 18 августа Турчанинову, намекая на живующего в имении Вишенки Румянцева, который якобы поддается ханским наветам, — и с получения (очевидно, ордера Румянцева) я, жена, дочь — в один день в публичной горячке. Прости, мой благодетель'» Письма Турчанинову предназначались в первую очередь Потемкину, в поддержке которого Суворов видел надежду на благополучный исход всего дела.

В разгар вывода христиан у крымских берегов появились корабли Газы Хасана. Суворов предупредил турецких военачальников о том, что «карантин не позволяет отнюдь ни под каким предлогом спустить на берег ни одного человека из Ваших кораблей». (На эскадре действительно началась эпидемия чумы.) Суворов подкрепил запрет военными демонстрациями. Хан, трепетавший за свою жизнь, пошел на уступки. 18 сентября Суворов уведомил Турчанинова о завершении вывода христиан и снова упомянул о своих опасениях: «В когтях я здесь ханского мщения... Фельдмаршал (Румянцев.— В, Л.)... воздвигнетца на мои недостатки, коими постепенно полон род человеческий, а дела мне здесь скоро не будет или нет. Вывихрите меня в иной климат, дайте работу, иначе или будет скушно или будет тошно. Жена родит, коли будет жива, в изходе ноября: в половине генваря дайте работу... свеженькую. Денежек немало у меня на христиан вышло, не противно ли то будет Светлейшему Князю? А правда, кажетца, по душам дешевле нельзя».

Суворов преувеличивает свои страхи на счет Румянцева. Тот одобрительно отозвался о деятельности своего подчиненного. Возможно, излишняя суровость фельдмаршала заставляла мнительного генерал-поручика искать поддержки у Потемкина. А, может быть, зная сердце Светлейшего, Суворов умышленно преувеличивал свои страхи, намекая на свое желание служить непосредственно под началом Потемкина. Красноречива приписка к письму Турчанинову от 19 сентября: «Вышний Боже! Что я Вам могу отвечать на Ваше письмо от 21 ч. августа. Всякого рода одна благодарность мала. Моя — за границей! Нет, жертва самого себя!.. Томящуюся в болезни чреватую жену, равно мою девчонку, себя — забываю, помня себя только в единственной части — высочайшей службы, где бы она ни была, хоть в бездне океана. Бог да подкрепит мои силы». Без сомнения, это патетическое признание сделано под впечатлением одобрительных отзывов Потемкина и императрицы, переданных Суворову Турчаниновым.

Турция не решилась на новую войну с Россией. Напряженные отношения с Австрией, вооруженный конфликт с Персией, нехватка средств и волнения внутри империи заставили турецкое правительство пойти на уступки. Русскому посланнику А. С. Стахиеву при поддержке австрийской и французской дипломатии удалось заключить в Константинополе конвенцию, подтвердившую условия Кучук-Кайнарджийского мира. Порта признала независимость Крыма и законность избрания ханом Шагин-Гирея. Россия обещала вывести войска из Крыма и с Кубани.

Незадолго до этого Суворов отпросился у Румянцева в отпуск и навестил в Полтаве свое семейство, о судьбе которого с неподдельным беспокойством писал Константинову в конце года. Перенеся тяжелый приступ лихорадки, Варвара Ивановна родила мертвого мальчика и вместе с больной дочерью жила в Полтаве.

23 февраля 1779 г. Суворов донес Румянцеву:

«Вашего Сиятельства дозволением пользовался я в Полтаве свыше недели и, оставя там мое [семейство] в разстройке и почти кончательной смертельности, посетил, чрез Астрахань-Кизляр-Моздок, Астраханскую, уже выстроенную и сселенную линию, и по Кубани (где тако ж по укреплениям внутреннее выстроено все) от Павловской крепости чрез коммуникационные на степень к Азову шанцы, Бердинскою линиею возвратился. На Кубани, Сиятельнейший Граф! точно тихо... Ногайские и крымские поколения силою укреплениев в узде. Светлейший Хан, сколько ни гневен и непостоянен, более жалок по бедности его.

Вашему Сиятельству осмелюсь о себе прибавить, что, ежели обстоятельства службы дозволят, мог бы я краткое время около Святой недели побывать в Полтаве и, буде далее, то с каким, но не толь обширным объездом, ежели б в том усмотрел нужду».

Поистине можно только поражаться рвению и энергии Суворова, которому шел сорок девятый год. По зимним дорогам из Полтавы на Царицын (откуда начиналась Астраханская линия) и далее на юг, потом на запад до Азова, снова на север и приазовскими степями в Крым, в Козлов (будущую Евпаторию) — всего более двух с половиною тысяч верст. Помня замечание, полученное от Румянцева за несвоевременное возвращение из отпуска к Прозоровскому, Суворов заблаговременно испрашивает дозволения посетить жену и дочь на Святую неделю.