Вячеслав Лопатин - Суворов и Потемкин

Рыбкин отмечает, что помещик Суворов задолго до героя пушкинского романа в стихах — Евгения Онегина — перевел своих крестьян с барщины на оброк. А ведь даже полвека спустя (во времена Пушкина) эта перемена, существенно облегчавшая жизнь крепостных крестьян, считалась среди многих помещиков опасным нововведением, чуть ли не «фармазонством».

Мы, воспитанные на обличительной литературе, плохо представляем себе подлинную жизнь России второй половины XVIII в., судим о ней, как о сплошном и беспросветном царстве произвола, крепостничества, поголовной жестокости помещиков по отношению к своим крестьянам. Этот односторонний взгляд опровергается и мемуарной литературой (смотри, например, «Записки» княгини Е. Р. Дашковой), и письмами того же Суворова. «Лень рождается от изобилия,— начинает Суворов наставление крестьянам села Ундол — одного из самых обширных своих имений, расположенного под Владимиром.— Так и здесь оная произошла издавна от излишества земли и от самых легких господских оброков. В привычку вошло пахать землю без навоза, от чего земля вырождается и из года в год приносит плоды хуже». Генерал-поручик требует от своих крестьян заняться разведением скота, чтобы восстановить плодородие земли. «Самим же вам лучше быть пока без мяса, но с хлебом и молоком»,— наставляет он крепостных, запрещая им резать скот. В самом конце письма следует поразительное свидетельство как об уровне жизни суворовских крестьян, так и об отношениях, существовавших между барином и миром. «У крестьянина Михайла Иванова одна корова! Следовало бы старосту и весь мир оштрафовать за то, что допустили они Михаилу Иванова дожить до одной коровы,— сетует строгий барин на бедственное состояние многодетного крестьянина.— На сей раз в первые и последние прощается. Купить Иванову другую корову из оброчных моих денег. Сие делаю не в потворство и объявляю, чтобы впредь на то же никому не надеяться. Богатых и исправных крестьян и крестьян скудных различать и первым пособлять в податях и работах беднякам. Особливо почитать таких, у кого много малолетних детей. Того ради Михаиле Иванову сверх коровы купить еще из моих денег шапку в рубль». Зная по опыту командования войсками, как много зависит от толкового управления людьми, Суворов заключает письмо словами о перемене старосты. «Ближайший повод к лени — это безначалие. Староста здесь год был только одним нарядником и потворщиком. Ныне быть старосте на три года Роману Васильеву и вступить ему в эту должность с нового года. Ежели будет исправен, то его правление продлится паче, ежели в его правление крестьяне разбогатеют; а паче того, ежели из некоторых выгонит лень и учинит к работе и размножению скота и лошадей радельными, то в работах ему будет помощь от мира».

Нет, не все помещики походили на сумасшедшую изуверку Салтычиху, кстати говоря, жестоко наказанную по суду. Рост благосостояния помещиков был непосредственно связан с благосостоянием их крестьян. И, разумеется, никакому помещику-крепостнику в голову не могла придти идея раскулачивания богатых и сильных крестьян, об истреблении их.

Поразительный рост культуры, науки, искусств в России второй половины XVIII в. шел рука об руку с ростом производительных сил страны и ростом народонаселения.

Русские мануфактуры (использовавшие труд крепостных) были самыми крупными в Европе. Английский флот ходил под парусами, сшитыми из русского холста. Торговый 6аланс с Францией — крупнейший колониальной державой того времени — был в пользу России. Небывалый строительный подъем, охвативший обе столицы, губернские и уездные города, распространился на самые глухие уголки страны. Строились усадьбы — центры дворянской культуры. Строились храмы, почтовые станции, фабрики, верфи, мануфактуры. Крепло и росло купечество. Новые промышленные и торговые компании простирали свою деятельность до Аляски и Калифорнии. Не следует забывать то, что в Европе того времени крепостное право не было исключительно российским явлением. Оно существовало в империи Габсбургод (в Чехии и Моравии до 1781 г., в Венгрии до 1785 г., но фактически сохранялось до 1848 г.), в Дании до 1800 г., в Восточной Пруссии до первых десятилетий XIX в. Причем, подавляющее большинство крестьян в Чехии, Польше, Восточной Германии было крепостными. В Дании, например, доля крепостных составляла 85 % от общего числа крестьян, а в России в 1766 г. только 52,9 % (Великороссия, Сибирь, Прибалтика, Украина). В 1796 г. эта доля составила 57 %.

Неодинаковым было и правовое положение крепостных в разных странах. В Прибалтике, например, еще в XVII в. «виселицы в имениях бывших вассалов Ливонского ордена были явлением бытовым». Необычайно жестокий характер носила крепостническая эксплуатация в Польше и в Пруссии. Еще в начале XIX в. прусский помещик обладал правом присуждать своих крепостных к смерти. В Польше помещики имели право казнить своих крепостных до 1768 г. [42]В России же помещик никогда формально не располагала таким правом.

Некоторые отечественные историки (и среди них В. О. Ключевский) весьма критически оценивают царствование Екатерины II. За внешнюю политику ей выставляют строгий счет, обвиняя в соучастии в разделах Польши. За внутреннюю судят еще суровее. «При Екатерине крепостное право превратилось в полную зависимость крепостных, ставших частной собственностью землевладельцев, не обусловливаемой и обязательной службой последних, которая была снята с дворянства,— резюмирует Ключевский.— Вот почему Екатерину можно назвать виновницей крепостного права не в том смысле, что она создала его, а в том, что это право при ней из колеблющегося факта, оправдываемого временными нуждами государства, превратилось в признанное законом право, ничем не оправдываемое» [43].

Но вот что любопытно. При восшествии на престол Екатерина не подтвердила Манифеста о вольности дворянства, поспешно объявленного ее незадачливым супругом 18 февраля 1762 гг. Манифест, освободивший дворянство от обязательной службы, не спас Петра III от ненависти гвардии, объединявшей в своих рядах цвет российского дворянства. Оскорбленное национальное чувство оказалось сильнее сословных привилегий. Екатерина выиграла борьбу со своим супругом не в последнюю очередь потому, что она возглавила широкое движение против антирусской политики Петра III, подчинившего интересы страны интересам прусского короля. Екатерина во время своего долгого царствования опирались на национальное чувство. В этом секрет ее поразительных внешнеполитических успехов и экономического процветания страны под ее скипетром.

Сложнее обстоит дело с оценкой ее внутренней политики. Созыв в 1768 г. законодательной комиссии, депутаты которой избирались всеми сословиями (кроме крепостного), сам знаменитый «Наказ», написанный Екатериной для комиссии, которая должна была выработать новое законодательство, принято считать чем-то вроде игры хитрой правительницы, пытавшейся якобы прикрыть просветительными идеями свою крепостническую сущность. Но вот, например, мнение современника Екатерины французского историка Ж. Кастера, выпустившего в 1799 г. в Париже трехтомную «Историю Екатерины II», наполненную резкими выпадами против политики России и лично против Северной Семирамиды. «Многие заседания комиссии далеко не были безмятежны. Начали говорить об освобождении крестьян. Многие тысячи их были готовы силою добыть то, чего они не могли ожидать от справедливости. Дворянство опасалось повсеместного восстания, в особенности убавления своего богатства. Некоторые дворяне уверяли, что готовы убить того, кто первый внесет предложение сделать крестьян свободными... Спор становился все более оживленным, опасались страшных последствий разногласия, и поэтому депутатов распустили домой» [44]. Благо, добавим мы, предлог был подходящий — объявление Турцией войны России.