Вячеслав Лопатин - Суворов и Потемкин

Обратимся к документам. 4 февраля Потемкин прибыл в Петербург. Очевидно, Суворов прибыл вместе с ним. Во всяком случае, как свидетельствует камер-фурьерский журнал, 11 февраля Суворов вместе с Потемкиным присутствовал на торжественной церемонии, во время которой «мимо Зимняго каменного дворца эскадроном лейб-гвардии конного полка с 4 трубачами везены в Петропавловскую крепость взятыя войсками Ея Императорского Величества при сражении под Очаковом знамена числом до 200, которые обозрев Ея Императорское Величество из фонарика, потом... изволили иметь обеденный стол в столовой комнате на 27 кувертах; к столу же были приглашены:

1. Княгиня Катерина Романовна Дашкова

2—4. Дежурные фрейлины

5. Князь Григорий Александрович Потемкин Таврический

7. Александр Васильевич Суворов».

Оказывается «завистливый временщик» был бессилен оттереть Суворова даже от высочайшего стола, приглашение к которому считалось большой честью. В марте-апреле 1789 г. мы несколько раз встречаем Суворова во дворце на званых обедах и приемах. Затем происходит нечто совсем невероятное. 15 апреля в Зимнем дворце на торжественной церемонии вручения наград очаковским победителям первым из рук императрицы принимает награды князь Григорий Александрович Потемкин Таврический, вторым... Александр Васильевич Суворов, Странная была у Светлейшего манера преследовать ослушников! Ведь Суворов не участвовал в главном событии очаковской осады — в штурме. Но Потемкин собственноручно вписал имя Суворова в список представленных к наградам, отметив: «Командовал при Кинбурне и под Очаковом, во время же поражения флота участвовал немало содействием с своей стороны. Перо в шляпу с буквою «К» [107]И Александр Васильевич получает бриллиантовое перо с буквою «К» — Кинбурн!— обойдя многих участников штурма. Хороша опала. Разве не очевидно, что Светлейший пристрастен к своему любимцу. Несмотря на размолвку (закончившуюся, как мы показали, через две-три недели примирением), Потемкин счел необходимым особо отличить Суворова, чья победа под Кинбурном положила начало операции, завершившейся сокрушением Очакова и стратегическим поражением турецкого флота.

Знал ли обо всем этом Петрушевский? Не мог не знать. Он, сурово критиковавший Суворова за нарушение дисциплины в деле 27 июля, не сумел удержаться на высоте и предпочел сомнительные домыслы очевидным фактам. Весь эпизод «Матушка, я прописной» заимствован Петрушевским из собрания анекдотов Фукса, изданных в 1827 г. Причем у Фукса анекдот не датирован. Талантливый исследователь оказался в плену антипотемкинской версии и повторил вымыслы Полевого, не претендовавшего на научную строгость своей книги.

Правда, во втором издании своего труда, вышедшем в 1900 г,, Петрушевский смягчил описание послеочаковской размолвки: «Вероятно ненормальность его (Суворова. В.Л.) отношений к Потемкину скоро сгладилась, ибо Потемкин не отличался злопамятностью. И хотя он, Суворов, в одном из своих писем говорит, что ему тогда готовилась «Уриева смерть» [108], но подобные преувеличения были свойством его темперамента». Петрушевский идет дальше — «В первом издании, между прочим, сказано, что на кампанию 1789 года Суворов не попал в списки генералитета действующей армии и получил в командование дивизию лишь вследствие своей жалобы Императрице на этот пропуск. Ближайшее знакомство с предметом по первоначальным и дополнительным источникам приводит к заключению, что факт этот или извращен сильным преувеличением или просто выдуман, а потому во втором издании нашей книги не нашел себе места» [109].

Как все дипломатично. В первом издании, между прочим, писалось о «самолюбии и эгоизме» Потемкина, выбросившего Суворова из армии в разгар войны. Вывод напрашивался сам собой: президент Военной коллегии проявил черты характера, недостойные государственного деятеля такого ранга. Маститый историк не нашел в себе гражданского мужества честно признать ошибку. И во втором издании версия о бездарном полководце, завистливом враге Суворова не претерпела существенных изменений. Вот и приходится читать на страницах современных изданий о том, что «Суворову было предложено покинуть армию», что «зная о конфликте его с Потемкиным Екатерина послала Суворова к Румянцеву» [110]. И это пишется автором, чья книга выдержала более пятнадцати изданий! В последней по времени биографии Суворова автор целиком восстановил изъятый Петрушевским (во втором издании) эпизод «Матушка, я прописной...» Там же можно прочитать, что «отставленному и даже не внесенному Потемкиным в список генералов его армии Суворову грозило бездействие...» но, «понимая значение Суворова и не желая в то же время задевать самолюбие Потемкина, царица назначила «прописного генерала» в румянцевскую армию» [111].

Не было «прописного генерала». Не императрица, а сам Григорий Александрович Потемкин Таврический ордером от 23 апреля 1789 г. предписал Александру Васильевичу — генерал-аншефу и кавалеру — «немедленно отправиться к бывшей армии Украинской, где назначается в Вашу команду часть, состоящая под начальством Господина] Генерал-Порутчика и Кавалера Дерфельдена, которую по прибытии моем непремину я в особый корпус устроить» [112].

Еще 3 марта 1789 г. Украинская армия была объединена с Екатеринославской под общим командованием Потемкина. В минувшей кампании армия Румянцева совместно с австрийцами добилась капитуляции Хотина и прикрыла очаковскую осаду. Больной и постаревший фельдмаршал действовал не очень активно и вызвал недовольство Потемкина и самой императрицы. Отбросив личное самолюбие, Румянцев признал необходимость объединения двух армий и писал своему бывшему ученику: «А по моему обыкновению, не скрываясь, Вам говорю, что не может лучше и пойтить наше дело в сем краю, верно как под одним Вашим начальством» [113].

Новое назначение Суворова было глубоко продуманным. Планируя кампанию 1789 г., Потемкин располагал важными сведениями о намерениях противника. Незадолго до того, как послать в Молдавию Суворова, он получил секретное письмо из Константинополя. Письмо шло более двух месяцев. Оно содержало запись беседы французского посла в Турции графа Шаузель Гуфье с капудан-пашой.

«Бесполезно употреблять против императора (т. е. австрийцев.— В.Л.) главные ваши силы,— внушал Шаузель Гуфье своему собеседнику,— а надлежит вам быть только в оборонительном состоянии и обратить всю силу против России... Вам труднее победить русских, ибо они лучше обучены и лучше всех знают, как с вами вести войну». Посол предлагал следующий план: наносить быстрые внезапные удары армией и флотом; блокировать Севастополь, напасть на Кинбурн, высадить десанты в Крыму, послать крупные сухопутные силы под Очаков (известие о его падении еще не достигло Константинополя). В конце письма, сообщив важные сведения о численности турецкого флота, о бунте янычар и нежелании населения продолжать войну, тайный корреспондент писал: «Прошу извинить беспорядок моего Донесения, пишу украдкою. Не знаю, дошли ли мои прежние? Ниоткуда и ниоткого не получаю ни ответа, ни одобрения; и в сем состоянии стражду уже семнадцать месяцев. Дай Боже, чтоб только доходило, что я пишу. Сего довольно для моего утешения. Истощил все каналы, подвергая себя всем опасностям. Что могу я больше сделать для пользы Отечества?» Это томившийся в Семибашенном замке русский посол Яков Иванович Булгаков, одному ему известными путями добывал ценнейшие сведения и, рискуя жизнью, переправлял их Потемкину [114].