Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Всё, на чём печать непоправимого,

Белый лебедь в этой песне слил,

Точно он у озера родимого

О прощении молил».

Молодости трудно понять состояние расстающегося с жизнью. Видимо, поэтому стихотворение о прощальной лебединой песне молодому гимназисту не понравилось.

Два Владимира – Гзовский и Маяковский – были тогда начинающими пропагандистами. Один из организаторов кружков для рабочих Аркадий Александрович Самойлов, редактировавший нелегальную газету московских эсдеков, писал:

«Нами был организован кружок по изучению политической экономии. Руководителем кружка был пропагандист товарищ Владимир (Гзовский). Занятия кружка проходили в помещении детского сада Альтгаузен у Красных ворот…

Однажды на занятия кружка товарищ Владимир привёл с собой молодого человека высокого роста, широкоплечего, в серой гимназической шинели, в лохматой чёрной шапке. Его он рекомендовал нам как хорошего пропагандиста, который и будет вести наш кружок по политической экономии дальше.

Партийная кличка нового пропагандиста была «товарищ Константин». Он приступил к проведению занятия. Все слушали его внимательно, но чувствовалось, что слушатели оставались чем-то недовольны. По дороге домой после кружка я сказал товарищу Константину, что в нашем кружке нужно говорить гораздо проще, чем говорил он, и что слушатели кружка не совсем разобрались в том, что он им рассказал, не всё дошло до их сознания».

Эти слова можно, пожалуй, считать одним из первых свидетельств того, что Маяковский ( «товарищ Константин») был кому-то непонятен. В последующие годы подобные упрёки ему предстояло слышать всё чаще и чаще.

Но вернёмся к воспоминаниям Самойлова:

«Товарищ Константин обещал к следующему разу подготовиться и провести занятие более популярно.

И действительно, на следующем занятии кружка он уже вполне удовлетворил слушателей: говорил он с огоньком, но просто и понятно для слушателей, которые оживленно обсуждали тему, задавали вопросы и так далее. Холодок, появившийся между руководителем и слушателями, пропал бесследно.

Таким образом, товарищ Константин провёл пять-шесть занятий кружка. Он говорил, что ему много приходится готовиться к занятиям в кружке не по содержанию лекции, а как её преподнести слушателям».

Ещё на одну черту характера тогдашнего Маяковского обратил внимание Сергей Медведев:

«У Володи было в те годы внешне несколько пренебрежительное отношение к людям, если человек был ему безразличен, не интересен, он этого нисколько не скрывал. Склонный к остроумию, он бывал иногда очень резок и даже груб, чем многих тогда отталкивал от себя».

К членам рабочих кружков это не относилось, так как рабочие не были «безразличны» Маяковскому – ведь именно у них он завоёвывал авторитет пропагандиста. Игра в подполье и в подпольщиков была ему явно по душе. К суровым наказаниям, сыпавшимся на бунтарей, он относился с улыбкой. Об этом – Ольга Гзовская:

«Помню, из комнаты брата, когда приходил к нему Маяковский, не раз доносились тюремные частушки, сочинённые студентами и дошедшие до гимназистов. Громкими голосами они распевали их, некоторые частушки помню до сих пор:

В одиночном заключенье

привыкали, как могли.

Ах вы, сени, мои сени,

сени новые мои.

Трепов сам не понимает,

кто попался, где, когда.

Птичка божия не знает

ни заботы, ни труда.

В дальний путь благополучно

нас Зубатое снарядит.

По дороге зимней, скучной

тройка борзая бежит.

Вот Архангельск, вот Пинега —

всё болота да леса.

Пропадай моя телега,

все четыре колеса!»

Частушки эти интересны не столько тем, что пел их юный Маяковский, сколько тем, что в них упоминаются ситуации, с которыми юному социал-демократу очень скоро предстояло познакомиться весьма близко.

Эсдек-подпольщик Владимир Вегер-Поволжец, рекомендовавший Маяковского в партию, писал:

«Через некоторое время я узнал, что Маяковский очень сильно проявил себя на организационной работе. Эта работа заключалась в подготовке кружков, в которых велась пропагандистская работа, и в выполнении поручений по распространению партийной литературы, прокламаций и т. д.

И что это была удачная работа, видно из того, что Маяковского передвинули на работу в подпольную типографию Московского Комитета… К его заботам относилось обеспечение техники для типографии. И тот факт, что ему поручили эту работу, показывает, что те товарищи, которые его туда поставили, относились к нему с большим доверием».

В «Я сам» об этом периоде сказано следующее:

«На общегородской конференции выбрали в МК. Были Ломов, Поволжец, Смидович и другие. Звался "товарищем Константином "».

В каком именно месяце произошло это избрание, неизвестно – точные свидетельства отсутствуют. У некоторых современников Маяковского были даже сомнения, входил ли он вообще в состав Московского комитета партии. Так, например, Иван Карахан писал:

«По вопросу о том, мог ли быть В.В.Маяковский членом МК партии в 1907–1908 году, – я думаю, что не мог, а позднее – в 1909–1910 году – мог быть. Туда входили опытные партийцы со стажем».

Мнение Владимира Вегера-Поволжца:

«В своей автобиографии, где он упоминает меня, Маяковский говорит, что на общемосковской конференции он был избран в состав МК партии. Здесь неудачно употреблено слово «избран», так как может быть сделан вывод, что выборы имели обычный характер, как делается сейчас. В то время так не делалось. Конференция проходила в лесу, Сокольниках. Сокольническая конференция сформировала Московский комитет. Туда был введён и Маяковский».

М.И.Мандельштам, работавший ответственным организатором в Лефортовском районе незадолго до прихода туда Маяковского, упомянул и спад, начавшийся в революционном движении, и возникшую из-за этого нехватку кадров:

«Плохо было с пропагандистами. Людей было мало, а требования всё повышались и количественно и качественно. Студенты, которыми приходилось пользоваться, не всегда удовлетворяли… Уход интеллигенции, создавая естественный прорыв, вызвал в рабочей среде недоверчивое отношение…

В районе мы собирались довольно часто: летом – в лесу, зимой – в квартирах, в которых в Лефортове у нас недостатка не было».

В автобиографии («Я сам»), написанной в 1922 году, есть ещё одна фраза, которая следует за словами: «Звался "товарищем Константином "»:

«Здесь работать не пришлось – взяли».