Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

Жил ли Жигитов один или с кем-нибудь, я совершенно не знаю».

Отвечать письменно всем подследственным было предложено потому, что полиции нужен был образец их почерка для сравнения с листовками и прокламациями, изъятыми в типографии социал-демократов.

Маяковский, видимо, понял, что писать его просят не случайно, и впоследствии с явной усмешкой заметил в автобиографических заметках «Я сам»:

«Следователь Вольтановский (очевидно, считал себя хитрым) заставил писать под диктовку: меня обвиняли в писании прокламации. Я безнадёжно перевирал диктант. Писал: „социяльдимокритическая“. Возможно, провёл».

Автобиографию Маяковский писал четырнадцать лет спустя и, видимо, поэтому не совсем точно воспроизвёл написанное слово. В дошедших до наших дней документах охранки оно выглядит не особенно «перевранным»: «социалъдемократическая».

Редактируя текст своих заметок в 1928 году, Маяковский чуть подправил последнюю фразу – убрал слово «возможно».

В результате получилось, что он-таки «провёл» следователя Вольтановского, оставил его с носом. И тому не оставалось ничего другого, как освободить «столбового дворянина», против которого не было никаких улик.

Действительно, в протоколе, составленном Вольтановским 9 апреля, сказано:

«… записей, сделанных рукою обвиняемого Владимира Маяковского, между вещественными доказательствами не обнаружено».

Да, улик против Маяковского обнаружено не было. Но Жигитова-то он сдал! Как говорили тогда, сдал с потрохами! Начинающий революционер, так старательно учившийся конспирации, на деле показал себя законченным несмышлёнышем. Как же так? Тем более, все свидетели показали, что Маяковский бывал на квартире Коноплина неоднократно и общался с Трифоновым-Жигитовым много раз.

Объяснение здесь может быть только одно: Маяковский не знал, что его новый товарищ живёт по паспорту Жигитова. Он приходил к наборщику Тимофею Трифонову, и общался с ним как с Тимофеем Трифоновым. А то, что этот эсдек может находиться на нелегальном положении, ему и в голову не приходило.

Сам Трифонов заявил, что типография принадлежала только ему, и поэтому все остальные, причастные к этому делу, никакого отношения к ней не имеют. Это заявление, надо полагать, и отвело от Маяковского все подозрения.

Что же касается членства в бунтарской антиправительственной организации, то об этом в протоколе Вольтановского сообщается:

«… допросив дворянина Владимира Маяковского в качестве обвиняемого в участии в московской организации «российской социал-демократической партии» (1 ч<���асть> 102 ст<���атьи> Уг<���оловного> улож<���ения>) и приняв во внимание состояние здоровья обвиняемого, а также, что ему в настоящее время 14 лет, и что показания его заслуживают доверия, признал возможным ограничиться в отношении его одной из менее строгих мер пресечения способов уклониться от следствия и суда, а потому… постановил: означенного Маяковского отдать под особый надзор полиции по месту его жительства».

Иными словами, до суда «столбовой дворянин» отпускался на свободу. Но с условием: никуда без ведома полиции не отлучаться. Он такое обещание дал:

«1908 года, апреля 9 дня, я, нижеподписавшийся дворянин Кутаисской губернии Владимир Владимирович Маяковский, даю настоящую подписку Московскому Охранному Отделению в том, что по освобождении меня из-под стражи место жительства в Москве буду иметь на 4-й Тверской-Ямской, в доме Безобразова, кв. 52. В чем подписуюсь».

На следующий день сестра Людмила дала расписку полицейским «о принятии на жительство своего брата».

На этом предварительное следствие завершилось, и 19 апреля Вольтановский передал дело о тайной типографии РСДРП своему коллеге – 44-летнему следователю по особо важным делам Тихону Дмитриевичу Рудневу, который был действительным статским советником, то есть штатским генералом, и называть его надо было «ваше превосходительство».

Казалось бы, всё обошлось. Тюремное заключение оказалось довольно непродолжительным. Особых неприятностей оно не доставило. Если не считать, конечно, мытья рук – их в заключении не удавалось мыть столько раз, сколько хотелось. Потом ещё предстоял суд, но когда он состоится, было неизвестно.

11 апреля 1908 года в Москве началась бурная весна. Владимир Джунковский о ней написал:

«На одну треть Москва была покрыта водой… всюду сновали лодки; протянуты были кое-где канаты, попадались наскоро сколоченные плоты с обывателями, вывозившими вещи… Насколько хватало глаза, весь противоположный берег реки Москвы, все улицы обратились в море сверкающей воды… На Павелецком вокзале вся площадь была залита водой. Последний поезд отошёл в 6 часов вечера с большим трудом, колёса не брали рельсов, наконец, подав поезд назад, с разбега удалось поезду двинуться, и он, рассекая воду, подобно пароходу, вышел на сухое место. Вода на станции достигала второй ступеньки вагонов…

Такого наводнения Москва никогда не видела, последнее было в 1856 году, но и тогда вода была на целую сажень ниже, чем в 1908 году».

Это наводнение Маяковский в своей автобиографии не упоминает. Ничего не говорит он и о том, что, несмотря на данное полиции обещание не менять место жительства, он 3 мая оставил квартиру в доме Безобразова и (вместе с матерью и сёстрами) переехал в Подмосковье – в Петровско-Разумовское, в Соломенную Сторожку. Там в доме № 14 по Новому шоссе располагалась дача, принадлежавшая семейству Битрих.

16 мая пристав Петровско-Разумовского участка доносил:

«Имею честь уведомить, что за дворянином Владимиром Владимировичем Маяковским особый контроль полиции, вследствие отношения Охранного отделения от 8 мая за № 5829, присланного при подписи г<���осподина> пристава 1-го уч<���астка> Сущёвской части от 14 мая за № 142, с сего числа, учреждён, о чём и донесено г<���осподину> судебному следователю Вольтановскому».

Закреплять за контролируемым сыщиков-филёров «особый контроль полиции» не предусматривал.

27 мая Маяковского вызвали в Охранное отделение, где следователь Тихон Руднев вновь допросил его. В протоколе допроса говорится:

«На вопрос – не желает ли дополнить предварительное следствие или же сказать в своё оправдание, Маяковский ответил, что дополнить следствие он ничем не имеет, но что свидетели показали, что он бывал несколько раз в той квартире, где был задержан, неправильно, и свидетели эти ошибаются.

Равно неправильно показание околоточного надзирателя, что он, Маяковский, будто бы шептался с Жигитовым и отказался давать объяснения надзирателю. В действительности же обвиняемый после настойчивых вопросов сказал надзирателю: «Всё, что я знал, показал вам, больше же я ничего не знаю». С Жигитовым обвиняемый не шептался, а просто по вводе в камеру, спросил у него, зачем он попал в полицию».