Эдуард Филатьев - Главная тайна горлана-главаря. Книга 1. Пришедший сам

«Бурлюк мне очень не понравился: такой самонадеянный, нахальный.

– Что такое эти преподаватели живописи? Я хочу быть Пастернаком, Серовым – и буду! Под кого хотите я вам напишу так, что вы не отличите.

Это мне не понравилось».

Называя фамилию Пастернак, Бурлюк имел в виду известного в ту пору российского живописца и графика Леонида Осиповича Пастернака, отца будущего поэта Бориса Пастернака.

Другой пловец «к берегам неизведанного», Иосиф Джугашвили, в тот момент сидел в петербургской тюрьме. Писать стихи он прекратил окончательно, а к своей подпольной кличке Коба («неустрашимый») добавил псевдоним, который остался с ним до конца жизни – Сталин. Состоявшееся 14 июня 1912 года судебное заседание вынесло ему приговор:

«Выслать Иосифа Джугашвили в пределы Нарымского края, Томской губернии… под гласный надзор полиции на три года».

Таким образом, Джугашвили-Сталина приговорили к тому же самому наказанию, которого три года назад счастливо избежал его земляк Владимир Маяковский.

2 июля Кобу Сталина отправили по этапу в Нарым, где он познакомился с другим эсдеком – Яковом Михайловичем (Иешуа-Соломоном Мойшевичем) Свердловым. Впрочем, в нарымской ссылке Сталин пробыл недолго – чуть больше месяца. 1 сентября он тайно сел на пароход «Тюмень» и 12 числа был уже в Петербурге. Свердлов бежал из Нарыма через три месяца.

В это время в Петербурге возникло новое поэтическое течение, созданное Николаем Гумилёвым, Анной Горенко и Сергеем Городецким – акмеизм (от греческого «акме» – «пик», «максимум», «цветение», «цветущая пора»). Существует также мнение, что слово «акмеизм» происходит от псевдонима Анны Горенко – Анна Ахматова, который по-латыни звучал как «akmatus», а с греческого переводился как «остриё». Новое течение было создано для того, чтобы сменить отживавший свой век символизм.

В литературных кругах северной столицы тогда бурно обсуждался выход поэта Игоря Северянина из созданной им «Академии Эго-поэзии» – из-за ссоры с другим поэтом, тоже претендовавшим на роль лидера стихотворцев. Об этом было объявлено в очередной «поэзе», ставшей впоследствии довольно известной:

«Я, гений Игорь Северянин,

Своей победой упоён:

Я повсеградно оэкранен,

Я повсесердно утверждён…

Я – год назад – сказал: «Я буду!»

Год отсверкал, и вот – я есть!

Среди друзей я зрел Иуду,

Но не его отверг, а месть…

Я выполнил свою задачу,

Литературу покорив.

Бросаю сильным наудачу

Завоевателя порыв..»

Владимир Маяковский в тот момент был ещё не готов подхватить «завоевателя порыв», брошенный удачливым стихотворцем – сочинённых стихов было у него мало, да и внешне он больше напоминал «бродягу», чем «завоевателя». Мария Бурлюк вспоминала:

«Володя Маяковский во вторую осень нашего знакомства был очень плохо одет. А между тем начались холода. Увидев Маяковского без пальто, Бурлюк в конце сентября 1912 года, в той же Романовке, в темноте осенней, перешагнувшей за полночь, на Маяковского, собиравшегося уже шагать домой (на свою Большую Пресню…), надел зимнее ватное пальто своего отца».

Наступил ноябрь. Петербургское сообщество художников «Союз молодёжи» пригласило Давида Бурлюка прочесть в Тенишевском училище лекцию на тему «Что такое кубизм?». Бурлюк поехал, взяв с собой за компанию Маяковского. Служившему в армии Бенедикту Лившицу удалось попасть на это мероприятие, и он написал:

«Лекция Давида в „Союзе молодёжи“ произвела на меня тягостное впечатление: сваливание в одну кучу мастеров Возрождения, передвижников и „Мира искусства“, классиков и символистов, почти голословные утверждения, подкреплённые одними междометиями, хлёсткие лозунговые выкрики – пожалуй, ещё годились для „манифеста“, но в качестве доклада были явно недостаточны.

Я ушел из Троицкого театра расстроенный, сконфуженный беспомощностью Бурлюка».

Напомним, что творческое объединение российских художников, которых называли «передвижниками», состояло из Ильи Репина, Василия Сурикова, Ивана Шишкина, Архипа Куинджи, Василия Поленова, Валентина Серова и других не менее выдающиеся живописцев. Они писали картины, в которых неизменно присутствовали и обострённый психологизм, и классовая направленность и трагический взгляд на действительность. Передвижники исповедовали стиль реалистического импрессионизма. Импрессионисты же считали, что мир надо отображать в его подвижности и изменчивости, передавая при этом свои мимолетные впечатления. Отсюда и название – импрессионизм (от французского слова «impression» – «впечатление»).

А «Миром искусства» называлось художественное объединение, созданное в конце 1890-х годов Александром Николаевичем Бенуа и Сергеем Павловичем Дягилевым. Художники, входившие в «Мир искусства» (Николай Рерих, Михаил Врубель, Игорь Грабарь, Константин Коровин, Борис Кустодиев, Исаак Левитан, Леонид Пастернак, Константин Юон и другие), стремились к модерну и символизму. Идей передвижников они не поддерживали.

Давид Бурлюк, перемешавший в своей лекции всех их с мастерами Возрождения, своим выступлением в Тенишевском училище был доволен. И торжественно сообщил Лившицу, что их группа («будетлян-гилейцев») расширилась – к ней примкнули…

«… ещё Кручёных и Маяковский, товарищ Бурлюка по Училищу живописи, ваяния и зодчества, невероятно талантливый юноша, которого он «открыл» около года назад.

Второе имя не говорило мне ровно ничего.

– Ты с ним, должно быть, завтра познакомишься, – ответил на мои расспросы Давид, – он приехал из Москвы вместе со мною».

На следующий день они встретились, и Лившиц написал:

«… пришёл высокого роста темноглазый юноша…

Одетый по сезону легко, в чёрную морскую пелерину со львиной застёжкой на груди, в широкополой чёрной шляпе, надвинутой на самые брови, он казался членом сицилийской мафии, игрою случая заброшенной на Петербургскую сторону».

Бенедикту Лившицу сразу бросилась в глаза «прогнатическая» челюсть Маяковского (от греческого «pro» – «впереди» и «gnatos» – «челюсть»), и он написал:

«Его размашистые, аффектированно резкие движения, традиционный для всех оперных злодеев басовой регистр и прогнатическая челюсть, волевого выражения которой не ослабляло даже отсутствие передних зубов, сообщающее вялость всякому рту, – ещё усугубляли сходство двадцатилетнего Маяковского с участником разбойничьей шайки или с анархистом-бомбометателем, каким он рисовался в ту пору напуганным богровским выстрелом салопницам.